Создатели - Эдуард Катлас

Павел улыбнулся как можно более благожелательно и открыл рот, чтобы поприветствовать своего нового руководителя. Властелина, хозяина. Пусть он сам выберет себе звание.

Лекс сжал зубы. Не от ненависти к врагу. Он просто видел то, чего не видел Павел. Как у него за спиной, в кои-то веки молча, Гунн заносит секиры. Обе одновременно.

Фамильяр-ярость решил все за него. Он даже не мог в полной мере приписать себе эту жертву, потому что Гунн опустил секиры раньше, чем Лекс успел подумать, действительно ли готов убить своего врага.

Павел просидел на лестнице до утра, прислонившись к стене, вытянув вперед руки и бессильно, до самой груди, склонив голову. Его труп обнаружила медсестра, решившая втихаря сделать пару затяжек на лестнице, а не идти до курилки. Врач, лишь приподняв веко и взглянув в зрачок мертвеца, объявил:

— Умер прямо под кайфом. Но не от наркотиков. Похоже, кровоизлияние в мозг. А как он вообще здесь оказался?

Лидерство — вещь не такая уж и простая. Оно требует решительности. Жестокости. Даже крови.

И временами все равно приводит к поражению.

Глава 4

Лекс

Теперь Лекс все больше времени проводил в рубке.

Они вычистили всю банду, одного за другим. Лишь та девушка, что показала дорогу к главарю, сумела спастись. Большую часть «мигающих» посетил Михаил, но с самым сильным — их лидером — Лекс встретился один на один.

И карта выросла еще. Сильно выросла. Но даже после этого недостаточно, чтобы показать ему, что за белый шар разрастается на окраине. Сейчас карта охватила почти половину шара, но все равно не весь.

А еще Лекс видел, что одна из игл, выступающих из шара, слегка изогнулась, словно протуберанец, и вплотную приблизилась к миру Каллиграфа.

Мальчик знал, что это значит. Но знал также, что ничем не может помочь. Лишь надеялся, что мастер справится. Что если даже Лекс ему не поможет, то хотя бы облегчат оборону охранные иероглифы, развешанные вдоль аллеи.

Каллиграф

Он стоял на песке у своего дома и рисовал. Двигался, кружась в сложном замысловатом танце, выводя иероглиф за иероглифом, перемещаясь с места на место и продолжая письмо.

Это походило уже не на отдельные символы, а на целый трактат. На книгу, на повесть о жизни. И смерти.

Мастер прожил уже достаточно, чтобы отучиться питать напрасные иллюзии.

Что-то приближалось, нечто такое, что скоро должно было накрыть его мир. Все миры.

И он знал, что не будет тем, кто сумеет это остановить.

Но он и не надеялся жить вечно. В своей жизни он получил значительно больше, чем мог когда-то даже мечтать. Он получил невиданную силу. Получил дар. Получил возможность делать то, что любил больше всего, и, более того, — поставить Каллиграфию в центр целого мира. Сделать ее основой этого мира, его сутью.

Не так уж и плохо.

Поэтому, когда на горизонте, за краем песка, появилось сияние, Каллиграф даже не останавливался.

Конечно, он прожил полную и интересную жизнь, но если он мог создать еще один иероглиф, может быть, даже не существующий ранее, или придать новый, абсолютно идеальный вид существующему, то останавливаться было нельзя.

Этот мир, и его мастер, таили много сюрпризов, и прятали много такого, что будет полной неожиданностью для врага.

Сияние нарастало и скоро затмило весь горизонт. Сожрало небо. Каллиграф уже не мог чертить на песке, потому что сияние слепило ему глаза, отвлекало. Не позволяло творить.

Тогда, поняв, что больше не сможет написать ни одного иероглифа, мастер перевернул кисть и поставил печать.

Кисть переломилась, осознав, как и мастер, что больше ей не удастся создать ничего стоящего.

Череда иероглифов вскипела огнем. Но не превратилась ни в воинов, ни в боевых животных, ни в ураган, ни в порчу, насланную на врага.

Иероглифы просто горели, для того чтобы мастер мог насладиться своим последним творением.

Сияние пожирало песок, гоня впереди себя неимоверный жар, от которого песчинки моментально спекались в мутное стекло, но и оно плавилось, плыло, пока не дожидалось участи всего этого мира — поглощения сиянием.

Круг, остающийся для Каллиграфа в этом мире, стремительно сужался. Лишь аллею из плакучих ив сияние оказалось неспособно поглотить, уничтожить, переварить.

Скоро в мире величайшего Каллиграфа осталось лишь огненное красное кольцо из иероглифов да прямая аллея из ив с раскачивающимися под ними флажками, уходящая до самого горизонта.

И когда сияние прорвалось внутрь кольца, пока еще неспособное уничтожить сами иероглифы, мастер понял, что время пришло.

Он упал на колени и начертил пальцем на песке последний иероглиф. «Жертва».

А потом умер. Раньше, чем Субаху смог приблизиться и насладиться своей победой, получить его силу. Что-то неосязаемое, как легкий дымок, подгоняемый ветром, уплыло между мирами. Кольцо иероглифов держалось до последнего, чтобы последний подарок Каллиграфа нельзя было догнать, обнаружить, уничтожить.

Потом погасло и оно.

Аллея из ив тихо растворилась последней. Ивы росли прямо из сияния, но исчезли лишь тогда, когда того, для кого они были созданы, поглотил свет.

Лекс

Здесь ему не мог помочь никто. Ни другие игроки, ни целая армия его снов, готовая встать за ним по первому зову.

Он не хотел даже звать Михаила, который находился чуть дальше от надвигающегося свечения. Тем более, после того как ему пришла последняя весточка от Каллиграфа, новая порция силы, подаренная учителем. Мастер сумел обмануть если не смерть, то своего убийцу точно, оставив без законной добычи.

Лекс знал, что сейчас он — сильнейший в своем секторе, среди всех миров, которые мог ощутить. Вряд ли сильнейший во всей вселенной, конечно. Наверняка был кто-то, чья сила позволяла скрываться от посторонних взглядов.

Только это мало что меняло. Свечение съедало мир за миром, то и дело вытягивая вперед языки протуберанцев, прокалывая новые пространства длинными белыми иглами. И Лекс даже не представлял, как с этим можно бороться.

В конце концов ему надоело следить за приближением неизбежного, и он оставил рубку, предпочтя еще раз посмотреть на небо с Хозяйкой и Кирпичухой.

Зачем он создавал эти миры, если ему нельзя на них полюбоваться?

Чужой пришел тогда, когда Лекс, запрокинув голову, смотрел на Хозяйку. Ему нравилась эта планета. Была бы возможность, он посетил бы ее следующей, представил бы, как выглядят на ней обкатанные ветрами валуны — огромные гальки, лежащие на берегах несуществующих морей. Увидел бы стальные каменные плиты, пластами, как сланец, покрывающие планету. Каньоны, где все эти пласты обнажались, показывая, что раньше камень цвета стали был не таким уж и стальным, а вовсе даже синим. А еще ниже, у самого дна самых глубоких каньонов, иногда даже бирюзовым…