Лев с ножом в сердце - Инна Бачинская

Йоханн стоял у дивана, рассматривал спящую Катьку.

— Она похожа на Иру, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Похожа, — согласилась я, поднимая сестру и перенося ее на диван-кровать. — И характер такой же… Легкий. Никогда не плачет.

— Да… легкий, — произнес Йоханн и вздохнул.

Я уложила Катьку, накрыла одеялом, подоткнула со всех сторон, недоумевая, почему он не уходит. Сама же я валилась с ног.

Он не догадался сесть, а я не догадалась пригласить. Стоял длинный, тощий, сунув руки в карманы. Его взгляд смущал меня. Неужели он решил, что… Не может быть, фу, глупость какая! У нас просто дружеские отношения. А почему он тогда не уходит? И как дать ему понять вежливо, что уже поздно?

— Лизочка, — Йоханн кашлянул, — а если нам чайку? Ты не очень устала?

Ему не хотелось идти домой. Мне же больше всего на свете хотелось упасть в кровать и отключиться.

— Конечно, Йоханн Томасович, — ответила я. — Я сейчас поставлю чайник.

— Лизочка, называй меня Йоханн, зачем так официально? Мы ведь не чужие!

Это как понимать? Я подозрительно уставилась на главреда. Лицо у него было печально-умиротворенное. Я вспомнила, как Ира назвала его старой кочерыжкой, и невольно улыбнулась. Ох, эта Ира! Пролетела метеором, обожгла, свела с ума и исчезла. Поминай как звали. А я дура! Никаких поползновений на мою честь не последует! Бедный Йоханн хочет поговорить о моей матери, зализать нанесенные любовью раны и еще раз пережить свое недолгое счастье.

«Ему повезло, — подумала я, — что Ира уехала, иначе она выпотрошила бы его до последней копейки». И тут же вслед пришла другая мысль: «Да он бы с радостью отдал ей все!» Господи, и это любовь? Один любит, а другой позволяет себя любить? А как назвать то, что я сама испытываю к Черному монаху, к моему телефонному фантому? Который ведет себя по меньшей мере странно? Исчезает, как мама Ира?

Не суди, и несудим будешь. Вот вся мудрость мира…

Я засыпала над чашкой остывшего чая, а бедный Йоханн все говорил. Оказывается, у него никогда не было семьи, женат он был всего полгода, потом жена его бросила. Детей у него тоже нет. Все — досужие сплетни. Он горел на работе, спал и дневал в своем кабинете, а время шло. Люди женились, рожали, разводились и умирали. А он все работал. И вдруг, как гений чистой красоты, появилась Ира. Из плоти и крови, яркая, радостная, красивая. Таких он еще не встречал. Даже прекрасной Илларии далеко до Иры. Успенская холодна, расчетлива, хитра. Иллария — пантера. Ира — полна жизни, бесхитростна, непоследовательна. Ира… солнечный луч! Шаловливый ребенок. В этом месте я проснулась. Ира — ребенок? Хорош ребенок… И тут вдруг я поняла, что Йоханн прав. Прав! Тысячу раз прав. Моя мать так и осталась незрелой шестнадцатилетней девчонкой, наивной и бесшабашной, которая однажды ночью, полумертвая от испуга, сама еще ребенок, родила меня чуть ли не на улице. Она так и осталась там, на этой улице, и все бежит с тех пор, полная страха. Убегает…

Что же там у них произошло?

Йоханн, выговорившись, посидел молча. Потом вымыл чашки. Сказал, что уже поздно, пора и честь знать. Долго, церемонно прощался в прихожей и ушел, наконец, когда я уже готова была взвыть от нетерпения.

Я с закрытыми глазами постояла под душем. Это последнее, что я запомнила из наполненного событиями дня…

Глава 36

Поздний визит

— Ребята, ну нельзя же так, — бубнил на заднем сиденье Савелий Зотов. — Ночь ведь, как же так, без звонка, без предупреждения…

Все трое направлялись в Посадовку в белом «Форде» Федора Алексеева, нацелившись на бывшего прокурора Гапочку, обиженного капитаном Астаховым.

— У него нет телефона, — в который раз повторил Федор. — Мы посмотрим, если есть свет в окнах, то стучим. Нет — спокойно уходим. То есть уезжаем. Я отвезу тебя домой, Савелий. Смотри, Коля молчит, понимает всю важность момента.

— Не понимаю, какого рожна я ввязался в эту идиотскую авантюру! — подал голос капитан.

— А что ты теряешь? — спросил Федор. — Домой захотел? Телевизор в войлочных тапочках посмотреть?

— Ирка забудет погулять с Кларой, — буркнул капитан. — При чем здесь войлочные тапочки?

— Клара себя в обиду не даст, — возразил Федор. — А Ирочка твоя прекрасно знает, что бывает, если не погулять с Кларой. Себе дороже.

— Давайте, пока не поздно, по домам, а, ребята? — уговаривал друзей Савелий.

— Хорошо, — смиренно отзывался Федор, — мы сейчас тебя забросим домой, а сами с капитаном — к Гапочке. А ты проспишь самое интересное! Хочешь?

— Ну… я… вообще… нет! А может, завтра? И пораньше?

— Вы как хотите, господа, — потерял терпение Федор, — а я должен узнать все сегодня. Иначе не усну. Подумаешь, одиннадцать! У стариков плохой сон.

Так, в приятных разговорах и препирательствах, они добрались до Посадовки. Федор достал из кармана бумажку с адресом прокурора. После получасовых блужданий по кривым темным улочкам поселка они наткнулись наконец на улицу Домашнюю. Еще минут двадцать ушло на поиски калитки с номером двенадцать, который шел почему-то после шестнадцатого. В окнах дома горел свет.

Дверной звонок отсутствовал. Федор постучал. Деликатно, костяшками пальцев. Мертвая тишина была ему ответом. Друзья переглянулись. Федор снова постучал, на сей раз кулаком. Свет в доме погас. На ближайшем окне шевельнулась занавеска. Их рассматривали довольно долго. Алексеев с трудом подавил искушение поднять руки вверх. Потом глухой голос из-за двери спросил:

— Чего надо?

— Глеб Северинович, извините, что поздно! — прокричал Федор. — Но дело не терпит отлагательств. Вы в свое время занимались убийством профессора Сергушева. Мы не могли бы поговорить?

— Кто вы?

— Это капитан Астахов, вы с ним уже встречались, — Федор подтолкнул к окну Николая. — Это Савелий Зотов. Меня зовут Федор Алексеев, в прошлом работник милиции, ныне — преподаватель философии. Сменивший мундир на тогу, так сказать… академическую.

Дверь распахнулась. На пороге в свете луны появился старик с всклокоченными седыми волосами. С ружьем. Обвел пришельцев строгим взглядом и скомандовал:

— Заходить по одному!

Они вошли в довольно скромно обставленную большую комнату. Старый кожаный диван, стол под тяжелой выцветшей бархатной скатертью в углу, еще один у окна, письменный, на котором, как ни странно, светился матовый экран компьютера. Полки по стенам, забитые книгами.

— Прошу! — старик указал рукой на диван. Гости уселись в ряд, а он поместился напротив, подтянув старинное кресло. Ружье положил на пол. — Я вас слушаю.