Магниты - Наталья Способина

да, любимая — Маша в чужой Москве, было странно.

— Ма-ша, — по слогам произнес дед. — Мария? Как Бутырская?

Роман невольно рассмеялся и кивнул. Иногда он забывал, что дед провел всю свою жизнь в фигурном катании.

— Ну, фото хоть покажи.

Роман достал из кармана джинсов телефон и открыл галерею. Он отыскал то, самое первое, фото Маши, с которого, кажется, началась история их любви. Ну, его-то любви точно. Маша, снятая исподтишка охранником во время разговора с Романом на палубе отцовской яхты, даже сейчас, спустя время, все равно напоминала Роману героиню Остин. Он очень любил это фото, несмотря на то что, глядя на него, вспоминал Юлу, по просьбе которой оно и было сделано. Деду он, разумеется, ни за что не расскажет историю о том, что его тогдашняя девушка заказала слежку. И даже не станет говорить, что в тот вечер они разговаривали с Машей в первый раз. Все это было неважно.

Роман протянул деду телефон. Тот нацепил на нос очки, до этого висевшие на шее на кожаном ремешке, и принялся изучать экран, а потом хмыкнул, и Роман почувствовал, что краснеет. Он сцепил кисти в замок и прижал их к губам, глядя на деда и думая о том, что с детства очень любил его таким, когда тот вроде бы серьезный, но глаза при этом улыбаются.

— Красивая, — сказал дед и не стал спрашивать, почему Роман показал ему это невнятное, сделанное ночью фото. Все-таки дед понимал его как никто. — Давно вы вместе?

Роман убрал руки на колени и пожал плечами.

— Чуть больше месяца.

— А кислый чего? — спросил дед, откладывая телефон.

— Да не кислый. Просто… Скажи, а ты бабушку, ну… любил?

— А то, — дед широко улыбнулся. — Ты же ее помнишь. Как ее было не любить?

Роман тоже улыбнулся. Он, конечно, помнил бабушку и любил ее, но как бабушку. Впрочем, дед продолжил:

— Мы же больше полувека вместе прожили, и она каждый мой день освещала.

Роман, не ожидавший от деда такой поэтичности, неловко хмыкнул.

— А почему ты спросил, сынок?

— Просто я пытаюсь понять, как отличить любовь от ответственности, — признался Роман. С дедом он мог говорить откровенно.

— Ох, тебе бы родителям твоим отсыпать этого самого. Обоим. Особенно Диане, — хмуро сказал дед. — А то, кажется, вся их ответственность тебе досталась.

— Ну я серьезно.

— Да я и не шучу, Роман. Ответственность, она вот здесь, — дед поднес пальцы к виску, — а любовь — вот здесь, — он коснулся груди напротив сердца.

— А как ты понял, что бабушку любишь?

— А она мне улыбнулась. Она так улыбалась… Никто в мире так не умеет. Куда всем этим актрисам?

— А потом, в самом конце, когда она уже болела, у тебя что было: любовь или ответственность? Ты же не позволил ее на досмотр отдать.

Дед внимательно посмотрел на Романа, и под его взглядом тому стало неловко. Все-таки он был редкостным идиотом. Ну как можно было такое спросить?

— Ты прости, я ляпнул ерунду, и…

— А ты думаешь, она какой-то другой стала, как заболела?

Роман не думал, Роман это сам видел. Бабушка почти не вставала, с трудом узнавала родных. Но об этом он деду не сказал бы и под дулом пистолета, потому что тот, кажется, считал иначе.

— Ты думаешь, я видел ее морщины? Я видел мою храбрую маленькую Хелен, которая сражалась с болезнью каждый день и которая все так же мне улыбалась.

Дед сдернул очки и принялся вертеть их в руках. Роман сглотнул комок в горле.

— А вы ссорились?

— О да! — оживился дед. — Я же даже ушел от нее однажды. А она мне назло чуть за Дженкинса замуж не выскочила.

— Да ты шутишь!

— Богом клянусь, сынок! Вот только я как представил, что этот гад будет целовать ее родинку… У нее на плече такая родинка была… — раздухарившийся дед оттянул ворот рубашки и показал место у ключицы. — В общем, прибежал обратно как миленький. А Дженкинс не сказал ей, что я в город вернулся. Мол, давай честно, выиграешь у меня в шахматы — она твоя. Ну я что, дурак, что ли, всю свою жизнь на кон ставить? Дал ему в челюсть да полез по водосточной трубе к ее родителям в квартиру. Свалился, едва шею себе не свернул.

Роман рассмеялся, неверяще качая головой.

— Потом она меня простила. Дженкинс тоже простил. В шахматы мы с ним все-таки сыграли. И в самый первый раз я так у него и не выиграл.

— Подожди. Так вы поэтому начали играть в шахматы?

— Ну да. И вот сколько лет уже играем.

— А миссис Дженкинс?

— А она позже появилась, и этот старый пройдоха в итоге нашел свое счастье. Не такое, как моя Хелен, но тоже достойную и славную женщину.

Роман вновь покачал головой. Эту историю он ни разу не слышал.

— Ну а теперь ты выкладывай, — предложил дед, и Роман неожиданно для себя рассказал деду абсолютно все, начиная с их недодружбы с Волковым, которого дед, разумеется, знал, и заканчивая поцелуем с Лялькой. Ну и про Машину несостоявшуюся беременность тоже рассказал, а заодно и про слова отца о том, что Маша обманула Романа и теперь просто избавится от ребенка.

Когда Роман закончил, дед долго молчал, глядя в чашку с чаем, а потом наконец покачал головой:

— Вот у Льва как в молодости голова дурная была, так и сейчас такая же, ты уж прости, сынок.

Роман медленно выдохнул. Оказывается, он только и ждал, чтобы кто-то опроверг предположение отца, которое просто разъедало его изнутри.

— Ты сам веришь Маше?

— Верю, — твердо сказал Роман.

— И я верю. Девочка, которая так смотрит на моего внука, — дед кивнул на лежавший на столе телефон, — не может быть плохой. Ты себя почаще слушай, сынок, а не отца и кого-то еще. И уж тем более не Диану — спаси, Господь, ее душу.

Роман вздохнул и, потянувшись вперед, сжал руку деда.

— Нам с матерью все казалось, что ребенку свобода нужна. Не давить, давать самовыражаться. Ну и вот, — дед неловко повел плечами.

— Она тебя любит, — повторил Роман то, что сказал вчера.

Дед в ответ только грустно улыбнулся и сказал:

— Слава богу, Хелен не дожила до этого всего. У нее бы сердце разорвалось оттого, что ты в этой Москве своей один-одинешенек. А мать скачет по…

Роман предупреждающе сжал пальцы деда, и тот не стал продолжать. Только рукой махнул:

— Ты прости за это все, сынок.

— Тебе не за что извиняться. Ты меня зато за них за всех любишь.

В их семье такие разговоры были не приняты, и Роман не был уверен, не перегнул ли он палку, но дед буквально расцвел от его слов.

Лежавший на столе телефон неожиданно зазвонил. Увидев надпись «Volkov», Роман нахмурился.

— Я на минуту, — сказал он деду и выбрался из-за стола.

— Говорить можешь? — уточнил Волков вместо приветствия.

— Могу. Привет.

— Ага. Привет. Ты там нормально?

— Да, в школе вчера был. Тебе все привет передавали и…

— Хорошо, — перебил Волков, и Роман сообразил, что тот чем-то обеспокоен.

— Что-то случилось? Ты почему не на парах? — посмотрев на часы, спросил Роман.

— Я в больнице.

— Что случилось? — похолодел Роман и, зайдя в свою комнату, прикрыл дверь.

— Не знаю, Ром. Ты, наверное, побудь пока в Лондоне. И нет, это не связано с Машей, — торопливо добавил Димка.

— Так, Волков, что стряслось? Внятно только. Зачем мне надо «побыть пока в Лондоне»?

— Я не знаю наверняка, но думаю, что это все не случайности.

— Что конкретно? — требовательно спросил Роман и понял, что от страха говорит с наездом. Ожидал, что Волков огрызнется, но тот пояснил:

— Самолет в буклете, приступ аллергии…

— Подожди, тебя опять аллергией накрыло? Ты из-за этого в больнице? — уже спокойнее уточнил Роман, готовясь воззвать к разуму Волкова. В самолет он не слишком верил, а приступ аллергии у аллергика — дело не такое уж небы­валое.

— Не, Ром. У меня наркотическое отравление, — ровным голосом сказал Волков.

Роман медленно опустился на угол стола и прошептал:

— Откуда?

— А хрен его знает. Я вчера был в клубе. Днем твой отец меня