Детский мир (сборник) - Людмила Петрушевская

С этими словами она бросилась на кухню. Ее стошнило в раковину.

«Господи, он уже Дагги», – только и успела подумать я.

– Надо вызвать «Амбуланс», Дагу очень плохо.

Вот как раз «Амбуланс» вызывать не следовало, я понимала, что их упекут в какую-нибудь жуткую инфекционную больницу или, не дай бог, в холерный барак. На всякий случай.

И тут я вспомнила, что Джудит – главная медсестра госпиталя в одном из восточных штатов.

– Ты взяла с собой аптечку?

– Конечно, но я не знаю, что с нами, надо сделать анализы, посев.

– Анализы делать не надо. Там есть такой укол, ну, знаешь, комбинированный на все случаи жизни?

– Есть.

– А виски у вас есть с собой?

– У Дага есть… «Джонни Уокер».

– Неважно. Укол и большую порцию виски.

Директорша оторопела, когда, измученные блеванием, зелено-желтые, в облаке спиртного, будущие родители ввалились в Дом ребенка.

Я объяснила, в чем дело, и она поверила сразу:

– А разве вас не предупредили…

– Предупредили, но у них с собой фильтр, даже из лужи пить можно.

– Из лужи, может, и можно, а у нас из крана нельзя.

Я не помню, как прошел этот день. Мы переезжали из горздрава в райздрав, из отдела опеки в нотариальную контору, и везде КР тихо, но жестко называл суммы.

К концу дня итог стал значительным, но Даг поворачивался спиной и покорно лез в карман нательного пояса.

Они все время рвались к Степе и спрашивали, когда мы уедем вместе с ним в Москву. КР отвечал уклончиво, а директорша стала отводить глаза. И тогда ледяное предчувствие ошеломило меня: «Они не отдадут Степу, пока не выкачают все». Я оказалась права, утром следующего дня Степу не показали, объяснили, что повезли его на какую-то медкомиссию.

– Но ведь вы сказали, что он здоров?!

Я хорохорилась, но понимала, что мы беспомощны: ведь в деле участвовала жена губернатора, и она, судя по всему, вошла во вкус. Да и все вошли во вкус!

Я бросила пробный камень и спросила КР, на какое число брать билеты на самолет. Ответ был уклончивым. Даг, который напряженно переводил взгляд с одного говорящего на другого, спросил:

– Во сколько же его повезли, сейчас только восемь.

– А в шесть, – не запнувшись, солгала директорша.

– Такого крошку разбудили в шесть, для чего, если вы не можете сказать, когда мы улетаем? Чего они хотят еще?

Я не решилась произнести понятное всем слово «мани», но я произнесла его вечером в убогой норе за восемьдесят долларов в сутки.

– Вот чего они хотят.

– Но мы уже дали довольно много. И я приехал усыновить ребенка, а не покупать.

– Простите меня.

– Ты здесь ни при чем. Хорошо, я куплю этому скользкому типу машину. Пусть он все уладит.

– У нас нельзя купить машину (шел девяносто пятый год).

– Что же делать, – сказала Джудит и заплакала. – Я его уже люблю.

Я сидела на кухне, пила чай и думала, а они, стоя на коленях, молились в соседней комнате.

И я придумала! Но не скажу что, потому что это был шантаж чистой воды. Но все-таки КР сумел выжать еще десять тысяч долларов на «мелкие расходы» (привет губернаторше).

(В девяносто пятом на сто долларов в Москве можно было скромно прожить месяц, а уж в Энске, наверное, и поболе.)

– Вам большой привет от Неонилы Маврикиевны, – сказал в аэропорту КР. – Она всегда будет рада видеть вас здесь у нас.

Читай: вези еще.

«Нет уж, спасибо, с меня достаточно», – хотелось сказать, глядя в его маслянистые глаза под маслянистыми бровями. Но не смогла. Слабачка.

Летели мы, заняв целый ряд. Степа, который, кроме лужи и Дома ребенка, не видел ничего в жизни, вел себя с удивительным достоинством. Сначала я подумала, что это своеобразный вид шока, но когда Джудит, не спускавшая его с рук ни на секунду, дала ему книжку с картинками, он взял и все три часа полета спокойно рассматривал картинки. Мы только переглядывались удивленно и восхищенно.

Никогда не забыть первый ужин Степана на нашей даче.

Оказалось, Джудит привезла огромное количество баночек с детскими деликатесами.

Она принялась тревожно расспрашивать меня о каждой баночке на предмет угрозы аллергии. Этот бестолковый диалог (я-то ведь не знала ничего об американских продуктах) был прерван заявлением милейшей Екатерины Ильиничны. Екатерина Ильинична выручала меня в сложных хозяйственных ситуациях и в тот раз пришла перед нашим приездом и приготовила ужин. Обычный наш советский ужин: котлеты с пюре – правда, я любила льстить ей, говоря, что ее пюре полагается есть на десерт, что было чистейшей правдой.

Так вот Катерина Ильинична крикнула из кухни: «Да бросьте вы дурака валять с вашими баночками, сейчас принесу борщ, котлеты и пюре, и вы увидите, как он будет уминать это все».

Мы увидели.

Даг, с глазами, полными слез, ушел в соседнюю комнату, Джудит закрыла лицо ладонями, мы с Катериной Ильиничной опустили головы, а малыш ничего этого не видел, не замечал. Он был поглощен собиранием крошек вокруг тарелки: слюнявил пальчик, аккуратно прилеплял к нему крошку и отправлял в рот.

Видно, таков был ритуал в его прошлом полуголодном существовании.

Поначалу он был зажат и льнул ко мне, да и как иначе, – ведь новые родители говорили ему непонятные слова. Но более меня он полюбил Екатерину Ильиничну, которая оставалась с ним, пока мы в Москве оформляли документы.

Она кормила его манной кашей, пюре, сажала на горшок и бесконечно монотонно пела, пока он сидел с задумчивым видом: «Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет».

Однажды вечером он спел нам эту незатейливую песенку, Катерина Ильинична обняла и поцеловала его, и он поцеловал ее. В глазах Джудит зажглись нехорошие огоньки ревности.

Я вообще стала замечать, что они все более тяготятся днями в России и ждут не дождутся, когда можно будет наконец вернуться домой со своей бесценной добычей. Теперь Джудит твердым шагом шла укладывать его спать; я слышала, как Степа что-то лепетал, но Джудит перестала звать меня на помощь, как это было в первые дни.

А Степочка расцветал с каждым днем. Из печального, безропотно-послушного мальчика он постепенно превращался в веселого шалуна и однажды с криком «Ласик!» вбежал из коридора в столовую, таща за хвост нашего чудного белого кота Ласика. Тот, конечно, вопил, к удивлению Степы. Ласик давно вызывал его любопытство, он был первым котом, увиденным им в жизни, и наш малыш не знал, что брать котов за хвост не положено. Но ведь за что-то надо было ухватиться, чтобы поднять и понести эту забавную игрушку.

А мы с утра до вечера сидели в очередях перед кабинетами важных теток с аккуратными «укладками» и скромно накрашенными губами, очень ловко берущими конверты с невозмутимым видом и без следа благодарности, будто так положено.

Потом сидели в коридоре посольства США, и вот там я видела откровенных ублюдков-усыновителей. Они не обращали внимания на детей, не сажали в просторных туалетах на горшок, не давали попить; иногда они поглядывали на них с холодным оценивающим вниманием. Джудит и Даг на мои вопросы – что это за люди, пожимали плечами. Частенько Джудит заодно со Степаном «обслуживала» и другого малыша. Ее холодно благодарили. Но однажды я пристала сильно, и Джудит сказала, что в их общине баптистов таких людей нет и вообще на родине они таких не встречали, но, наверное, это хорошие люди, только у них культурный шок. Последнее было явным намеком на наше пребывание в Энске.

Но день отъезда приближался, и сердце мое постепенно, но неотвратимо обволакивала тоска. Тоска по маленькому мальчику, который, чувствуя ревность американской мамы, старался прижаться ко мне где-нибудь в уголке, тайком.

В этом не было предательства: просто Степан еще не успел полюбить Дага и Джудит, а нас с Катериной Ильиничной уже любил.

И вот наступил последний вечер.

Когда мы вернулись из города с заветным апостилем, нас ждал праздничный ужин, а вымытый Степан светился чистотой и блаженством. Его довольно редкие волосы были расчесаны на косой пробор, именно так Катерина Ильинична трактовала прическу примерных мальчиков Запада. Была недалека от истины.

Степан по-прежнему собирал крошки, но уже с оттенком игры, не так сосредоточенно и поглядывая на нас. Ужин получился грустным, Даг и Джудит изо всех сил скрывали радость. После ужина Джудит увела Степу в спальню, а мы с Дагом и моим сыном решили бодрствовать. Рейс на Нью-Йорк в те времена отправлялся в четыре утра, до «Шереметьева» ехать часа два, ну и два до регистрации, так что Джудит со Степой могли поспать до двенадцати.

Но что-то в спальне шло не так. Слышался воркующий голос Джудит и хныканье Степы. Через некоторое время на помощь жене отправился Даг. Но приход Дугласа ничего не изменил, хныканье даже усилилось.