Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса - Нассим Николас Талеб

Я часто следую правилу, которое называю «бритвой Бергсона»: «Философа должны узнавать по одной идее, не более» (не знаю, где Бергсон это говорит, но правило замечательное). Французский поэт и эссеист Поль Валери однажды спросил Эйнштейна: правда ли, что тот носит при себе записную книжку, чтобы записывать в нее идеи? «У меня не бывает идей», – ответил Эйнштейн (естественно, его не посещали мелкие идеи). Так вот, эвристика: если у человека слишком длинная биография, его лучше игнорировать. На конференции друг пригласил меня пообедать с добившейся всего и вся шишкой, CV которой «покрывает две или три жизни»; я отказался и в итоге обедал со стажерами и рабочими сцены[99]. Точно так же когда мне говорят, что некто написал триста научных статей и получил двадцать две почетные докторские степени, но при этом никакой главной идеи в деятельности этого ученого не прослеживается, я бегу от него, как от бубонной чумы.

Глава 20.

Время и хрупкость

Пророчества, как и знание, действуют по принципу вычитания, а не прибавления. – Эффект Линди, или Как старое побеждает новое, особенно в области техники, и не важно, что там говорят в Калифорнии. – Пророк – профессия нежелательная и недобровольная

Антихрупкость подразумевает – хотя наши инстинкты другого мнения, – что старое превосходит новое, и куда значительнее, чем вы думаете. Не важно, насколько нечто новое впечатляет ваш интеллект и как хорошо или плохо новизна преподносит себя. Время выявит всякую хрупкость и, если нужно, разрушит все новое до основания. В этой главе я обличу современную болезнь, связанную с традицией вмешательства: неомания делает нас хрупкими, но, я уверен, вполне излечима, если запастись терпением.

То, что выживает, должно эффективно служить какой-то (по большей части скрытой) цели, которую видит время, хотя наши глаза и логические способности эту цель ухватить не в состоянии. В этой главе мы рассмотрим хрупкость как главный двигатель прогнозов.

Вспомним фундаментальную асимметрию: антихрупкое извлекает выгоду из переменчивости и беспорядка; хрупкому эти явления вредят. Время поступает так же, как беспорядок.

От Симонида до Йенсена

Чтобы понять, как отличить хрупкость от антихрупкости, сыграем в пророка. Мы понимаем, что пророк – это не лучшая карьера, если вы не толстокожи и у вас нет преданных друзей, редкого доступа в Интернет, библиотеки со сборниками древних поговорок, а также, если это возможно, таланта извлекать из пророчеств выгоду для себя. Из жизнеописаний пророков мы знаем, что вас будут поносить до тех пор, пока вы не окажетесь правы; после того, как вы окажетесь правы, вас какое-то время станут ненавидеть – или, что хуже, ваши идеи из-за ретроспективного искажения будут признаны «тривиальными». Понятно, почему люди вроде Жирного Тони предпочитают сосредоточиться на деньгах, а не на признании. В современном мире с пророками поступают так же, как в древности: интеллектуалы ХХ века, которые проповедовали ложные идеи вроде коммунизма или даже сталинизма, остаются в моде, их книги можно найти в книжных магазинах, между тем люди вроде политолога и философа Раймона Арона, которые говорили о настоящих проблемах, никого не интересуют ни до, ни после того, как было признано, что они видели мир в правильном свете.

Закройте глаза и постарайтесь представить себе будущее – то, что будет окружать вас через пять, десять или двадцать пять лет. Бьюсь об заклад, ваше воображение обставит это будущее новыми вещами, теми, что зовутся инновациями, улучшениями, передовыми технологиями и иными некрасивыми, избитыми словами и фразами из бизнес-жаргона. Общие инновационные концепции, как мы увидим, не только оскорбляют наше эстетическое чувство – это ахинея и с эмпирической, и с философской точки зрения.

Почему? Опять же, бьюсь об заклад, ваше воображение добавит что-то новое к картине уже существующего мира. Прошу прощения, но я покажу в этой главе, что на деле все происходит противоположным образом: строго научный, согласующийся с понятиями хрупкости и антихрупкости подход – это изымать из будущего, убирать из него, если выражаться совсем уж просто, вещи, чуждые грядущим временам. Via negativa. То, что хрупко, в конечном счете разобьется; и, к счастью, мы можем сказать, что именно хрупко. Позитивные Черные лебеди более непредсказуемы, чем негативные.

«У времени острые зубы, уничтожающие все», – воскликнул поэт Симонид Кеосский (VI век до н. э.), возможно, стоящий у истоков традиции западной литературы писать о неумолимости времени. Я могу привести много прекрасных классических цитат, начиная со строк Овидия (tempus edax rerum — «время пожирает все») и заканчивая не менее поэтическим выражением французской поэтессы русского происхождения Эльзы Триоле («время сжигает, не оставляя пепла»), ХХ век. Разумеется, это упражнение навевает поэтический настрой, так что в данную минуту я напеваю положенные на музыку французские стихи «Со временем» (Avec le temps) о том, как время уничтожает все, даже плохие воспоминания (впрочем, это не значит, что оно уничтожает их вместе с нами). Теперь, зная об эффекте выпуклости, мы можем посмотреть на время с научной точки зрения и создать собственную классификацию явлений, которые ненасытное время пожрет быстрее прочих. Хрупкое в итоге ломается – и, по счастью, мы можем отличить хрупкое от нехрупкого. Даже то, что мы считаем антихрупким, в конце концов разрушится, но оно будет существовать дольше хрупкого (вино со временем становится лучше, но до какого-то предела; при этом не следует класть бутылку вина в кратер вулкана).

Строчка Симонида, приведенная в начале предыдущего абзаца, имеет продолжение: оговорку «даже самое стойкое». Столь туманно Симонид выразил достаточно здравую идею: самое стойкое будет уничтожено последним, потому что времени потребуется для этого больше всего усилий. А значит, Симонид не видел ничего, что было бы антихрупко и могло сопротивляться времени сколь угодно долго.

Я настаиваю на том, что единственно правильный метод пророчества – это via negativa: нет другого способа предсказать что-либо, не оказавшись индюшкой, особенно если учесть сложность среды, в которой мы сегодня обитаем. Я не утверждаю, что новые технологии не появятся, – они непременно завоюют мир на какое-то время. На смену тому, что сегодня хрупко, придет, разумеется, что-то еще. Но это «что-то еще» непредсказуемо. По всей вероятности, технологии, о которых вы думаете, – это не те технологии, которые станут развиваться. Ваш прогноз будет неверен, каким бы точным ни было ваше представление о пригодности и применимости этих технологий – при всем уважении к вашему воображению.

Наиболее хрупки те, кто пребывает в плену иллюзии предсказуемости. Другими словами, человек, недооценивающий Черных лебедей, в итоге покинет популяцию.

Любопытный и очевидный парадокс: из сказанного можно сделать вывод, что долгосрочные предсказания достовернее краткосрочных, – можно быть уверенным в том, что объекты, уязвимые в отношении Черных лебедей, будут поглощены историей, и со временем вероятность такого события лишь увеличивается. С другой стороны, типичные предсказания (не учитывающие хрупкость) со временем «протухают»; в условиях нелинейности чем долгосрочнее прогноз, тем меньше его точность. Предсказывая продажи компьютеров или прибыль торговой сети на десять лет вперед, вы ошибетесь в тысячу раз больше, чем делая прогноз сроком на год.

Учимся вычитать

Посмотрите на описания будущего, появлявшиеся на протяжении последних полутора веков в романах таких писателей, как Жюль Верн, Герберт Уэллс или Джордж Оруэлл, или на ныне забытые прогнозы, которые делали ученые и футурологи. Что замечательно, явления, которые сегодня завоевали мир, например Интернет, или куда более обыденные вещи вроде колес на чемоданах, упомянутых в Книге IV, в этих предсказаниях отсутствуют. Но главная проблема вовсе не в этом. Она в том, что почти ничего из придуманного фантастами и футурологами не сбылось, если не считать пары-тройки заезженных примеров (таких, как паровой двигатель Герона Александрийского или десантно-гусеничная амфибия Леонардо да Винчи). Наш мир похож на мир вчерашнего дня – похож больше, чем люди вчерашнего дня могли или хотели думать. Однако мы не желаем это понимать – и продолжаем воображать чрезвычайно технократическое будущее, и ничто нас не останавливает.

Налицо предвзятый подход: те, кто занимается описаниями будущего, скорее всего, больны (неизлечимой) неоманией, любовью ко всему современному ради всего современного.

Сегодня вечером я пойду с друзьями в ресторан (таверны существовали и 2500 лет назад). Надену ботинки, не слишком отличающиеся от обуви, которую носил 5300 лет назад человек, чью мумию нашли в леднике в австрийских Альпах. В ресторане буду есть серебряными столовыми приборами – технология, придуманная давным-давно в Месопотамии, позволяет мне разделывать ножку ягненка, предохраняя пальцы от ожогов. Буду пить вино – жидкость, которую мы пьем уже шесть тысяч лет. Вино разольют в бокалы – инновация, унаследованная моими ливанскими соотечественниками от их финикийских предков, и если вы считаете, что стеклянную посуду придумал кто-то еще, учтите, что на Леванте сосудами из стекла торгуют уже 2900 лет. После основного блюда я обращусь к чуть более молодой технологии и отведаю сыра от частного производителя, заплатив дороже за сорт, который несколько веков изготавливают по одному и тому же рецепту.