Кошачье шоу - Кэрол Дуглас

Темпл просто сумасшедшая! Не в себе, раз пытается влезть в его жизнь, в которой теперь такой беспорядок из-за других людей, из-за семьи, из-за того, какой она была. Ведь она не знала, во что ввязывается, даже со всеми своими дедуктивными способностями. У него прямо руки чесались добить ее отвратительной реальностью, открыть ей глаза, наконец. В наши дни, вместе с местью, начало вылезать грязное церковное белье, а статистика, хотя она и была туманной и держалась в секретности, не была привлекательной, если учитывать традиционную благородную концепцию священничества: до 50 % священников нарушали обет безбрачия, а от 35 % до 40 %, не меньше, были геями. Однако большинство священников были искренни в своем призвании и духовности и считали церковь своим домом потому, что их семьи каким-то образом подвели их или бросили. Некоторые семьи падали так низко, что даже трудно себе представить, и тогда юный семинарист бессознательно подрывался на мине, подложенной в его собственную психику. В наши дни, у всех на глазах, идолы, отзывающиеся на имя «отец» падали и разбивались вдребезги.

Но не он. Больше не он. И он еще не сделал ни одного из традиционных шагов налево, ни разу не оступился, ему нечего было скрывать, ничего греховного. Может, именно в этом было его самое серьезное падение? Он был слишком удачливым и слишком нечеловечным.

Посреди этой яркой комнаты Мэтт закрыл глаза. Он отлично знал свою историю, как будто сам был себе пожизненным психотерапевтом. Он знал все когда и что, и почему. Единственное, чего он не знал, как сбежать от этого, преодолеть, разрешить, объединить в одно целое, интегрировать — выражаясь научными терминами — прошлое, настоящее и будущее.

Его сексуальное будущее было меньшим из всех его беспокойств и опасений, хотя Темпл и пыталась противостоять этому своими неподражаемыми способами. Он удивился, когда почувствовал, что улыбается прямо посреди своих серьезных рассуждений. Он еще не встречал человека… женщину, которая сумела бы противостоять этой «проблеме» с таким новаторством и интуицией, в конце концов, отбросив ее на задний план.

Она действительно вернула его в прошлое, к точке, от которой он теперь мог проложить новый путь, и сделала это в манере такой гениальной, яркой и эксцентричной ролевой игры, что разочаровать ее, не подыгрывая, было сравнимо с тем, как отнять шоколадку у Ширли Темпл (она ведь, кажется, рекламировала батончики «Бейби Рут»). Несмотря на ее маленький рост и молодость, ее волшебную внешность, она выглядела так, будто ей приходилось подпирать свою спину: она была неумолимо заботливой и очень мудрой пожилой женщиной в душе.

Впервые невидимая внутренняя сила Мэтта, заставляющая его быть сдержанным, отстраненным, повелевающая подавлять сексуальность, внезапно ослабела, и высвобождение некой новой энергии показалось таким естественным, невинным для недолгих мгновений, пока длился школьный поцелуй.

После Рая настало время пламенного меча. Он вздрогнул оттого, что заглянул в отдаленные уголки своей души, где прятались эмоции, и сделать это его заставила Темпл. Страх и гордость. Страх, потому что он вел себя, как дурак, и не был хорош в том, что любой мужчина в его возрасте знает от и до. Нежность и скупая признательность. Но не вина. Для него это был идеальный выпускной вечер, как и для нее. Идеальной была и музыка, которую она принесла: не слишком быстрая и не слишком медленная, не слишком долгая и не слишком короткая, не слишком холодная и не слишком горячая. Быстрый визит в прошлое уже без давления, которое он тогда испытывал.

Эмоции, которые он мог контролировать, — он всю жизнь это делал. А где сходились эмоции, инстинкты и гормоны, там начиналось настоящее поле боя. У него все еще были гормоны; Мэтт обнаружил это только теперь, когда был один, хотя по жизни постоянно пытался заверить себя в обратном. В момент, когда они подняли свои требовательные головки, он заставил сознание забить их обратно.

Недавно Темпл бросил мужчина, на которого она имела серьезные планы, напомнил он себе. Она была уязвима, возможно, ее даже влекло к нему именно, потому что он уж точно не втянет ее ни во что большее, что она могла сейчас вынести. А тут еще и некий вызов: женщинам трудно было устоять против вызова, который он невольно бросал. И чем больше они испытывали его, тем крепче он держался, словно его жизнь зависела от того, чтобы оставаться вне чьего-либо контроля.

И еще в нем была какая-то часть, оставшаяся еще с подросткового возраста, часть, которая тянулась к любви и пониманию, которая принесла в жертву секс. Ведь он хотел стать кем-то лучше того, кем он был, по его мнению, и кто теперь больше не питает иллюзий по отношению к своей чувственной, бродячей душе и идеально подходит под роль, которую отвела ему Темпл. И вот, когда отца Мэтта больше не существует, он наконец может открыть двери в самые скрытые уголки своей души. Отец Мэтт больше не следит за их неприкосновенностью. Столько времени потеряно даром, а она такая милая и вполне безопасная человеческая особь, что он даже мог подумать о том, чтобы попытать с ней счастья и с ее помощью облегчить себе вход в реальный мир, частью которого он никогда не был.

Это осознание дало ему понять, почему некоторые священники оступаются, дало понять, что и он тоже может легко стать одним из них, несмотря на то, что уже оставил свой приход.

Мэтт открыл глаза и уставился на ослепительно белые стены. Посидев еще немного, он пошел в ванную. Он знал, что теперь нужно сделать: ледяной душ — обычный семинарский трюк, про который все шутили. «Иглы смерти».

Он поспешно снял с себя одежду, как будто отвергая ее. Хотя у него и было достаточно времени, чтобы мельком заметить свое голое тело в длинную узкую полоску зеркала на двери.

Мэтт старался избегать себя в зеркалах, в одежде или без. Будучи незнакомцем самому себе он был наставником для всех и каждого. Но на долю секунды он увидел себя со стороны, как чужой, и впервые увидел то, что другие могли находить привлекательным в его лице и теле, на что и женщины обращали внимание.

Это понимание обдало его горячей волной непрошенной близости с ним самим. Он привык думать о себе, как об общем наброске мужчины, как о мужской фигуре, о человеке, посланном НАСА в космос: гениталии дипломатична заретушированы, скрыты как свидетельство неправильно го развития, точно во многих изображениях современно мужчины. Сегодня хваленая сексуальная откровенное строит свой публичный дом на том же фундаменте напускной скромности и стыда девятнадцатого века, на которых церковь воздвигла свою ортодоксальность по отношению к сексуальности.

Он ступил в глубокую белую ванну и потянулся к крану, к старомодной фарфоровой вертушке с надписью «холодная» по центру. Холодная вода, как капля реальности, практически болезненная и заставляющая корчиться от ужаса. Но ведь он давно уже не был в семинарии. Поэтому он поменял направление, дотянулся до вертушки с надписью «горячая» и медленно повернул ее.

Все равно сначала потекла холодная. И пока она нагревалась, он сначала боролся с холодными иглами, а потом с пламенным мечом, когда вода стала совсем горячей. Меч сек его раскаленным лезвием, вокруг него шипела и поднималась паром вода, затуманивая длинное зеркало на двери и еще одно, квадратное, на медицинской аптечке.

Когда он взял кусок мыла, то готов был поклясться, что в ту минуту весь пах гардениями.

Глава 40 У Луи на ужин только обиды

Наконец, я на своем старом месте, и мне остается только ждать свою обворожительную соседку, которая, надеюсь, тоже вся целиком моя. Джентльмену необходимо присутствие особы женского пола, особенно если они никак с ним не связаны.

Было довольно поздно, а мисс Темпл Барр слонялась где-то с мистером Мэттом Девайном, и хотя мне нравилось отсутствие этой беспокойной Икры, я все же был немного оскорблен тем, что мисс Темпл Барр в роскошном платье, юбка которого могла бы стать отличной постелью, вернувшись домой, проскочила мимо меня, не сказав ни единого слова.

Она даже не заглянула в мою миску, а ведь я был весьма любезен сегодня и, чтобы показать, как я доволен и одобряю тот факт, что являюсь единственным ее резидентом, даже съел пару кусочков «Кошачьего счастья».

Когда я вошел к ней в комнату, то увидел, что она сидит на кровати. Я бы с удовольствием запрыгнул ей на колени, но на них лежали ее руки. Это, конечно, меня никогда не останавливало — ведь она всегда может их убрать, но сейчас она держала в руках какой-то аксессуар, явно для волос, и к нему были прикреплены два бледных бутона, от которых шел самый противный запах, который когда-либо мне встречался.

Мисс Темпл Барр не демонстрировала никакого намерения отвернуться от дурно пахнущего растения или выкинуть его. Очевидно, что у нее слабое обоняние, ведь она сидела, улыбаясь, и этот запах не вызывал у нее отвращения.