На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян - Л. Зайонц

Пастушка, небо над рекой пустынной

Бесцельно плачет, беспричинно.

Сегодня воскресенье, и сегодня

Реке без лодок легче и свободней.

Над городом к вечерне прозвонили,

И берега пустынны без идиллий.

Проходят институтки. Мех на шее,

И в муфте зябнущим рукам теплее.

Но у одной нет муфты: ежась хмуро,

Она идет. Печальная фигура!

Она внезапно выбилась из ряда,

Бежит… О господи, чего ей надо?

Она кидается с разбега в воду.

И нет ни лодочки, ни парохода…

Уж сумерки… В порту и у парома

Зажгли огни. (Эффект давно знакомый!)

А небо плачет над рекой пустынной,

Бесцельно плачет, плачет беспричинно.

[Яснов, 387]

Тема Офелии из лафорговского эпиграфа у Ахматовой подспудно соединяется с темой Снегурочки, как пятьдесят два года спустя в цикле «Полночные стихи» [Тименчик 2005, 182]. Другой эпиграф из «Гамлета» у Лафорга, к другим «Воскресеньям»: «I have heard of your paintings too, well enough: God hath given you one face, and you make yourselves another. You jig and amble, and you lisp, and nickname God’ creatures, and make your wantonness your ignorance Go to, I’ll no more on’t; it hath made me mad. I say, we will have no more marriages; those that are married already, all but one, shall live; the rest shall keep as they are. To a nunnery, go» (начало пассажа в переводе Пастернака: «Наслышался я про вашу живопись. Бог дал вам одно лицо, а вы себе – другое…») – жил в памяти Ахматовой, пока не обернулся ее маленьким открытием, см. запись от 17 октября 1964 г.: «Hamlet. Fr. Bertolde (средн<евековый > монах – проповедник (Нашла моего Шексп<ира>). Les femmes qui ont le visage peint ont tort de vouloir cacher celui que le bon Di-eu…leur a donné (Женщины с нагримированным лицом ошибаются, желая спрятать то, чем Господь их наделил [ франц .]). Гамлет попрекает Офелию. God gives you a face and you…» [Ахматова, 493]. Речь идет о Бертольде Регенсбургском (XIII в.), и таким образом, интерпретация пункта плана книги ахматовской прозы «Найденная мной цитата в Гамлете (frère Berthold)» [Мандрыкина, 59], получившая некоторое хождение [Найман, 141], ошибочна.

Русское лафоргианство (как и русское бодлерианство, верленианство и проч.) еще не описано (И. Коневской, В. Шершеневич, Н. Львова, К. Большаков, О. Лещинский, М. Кузмин). Ж. Лафорга переводил Б. Пастернак – ср.: «„Но жизнь, как тишина, Осенняя, подробна“, – напоминает лафоргову „каждодневность жизни“» [Зноско-Боровский, 68] – имеется в виду «Ah! que la Vie quotidienne…». См. также лирическую импровизацию на темы Лафорга в романе Ирины Одоевцевой [Одоевцева, 76]. Из редких примеров укажем: «Язык поэмы, – написанной вольным стихом, напоминающим то Лафорга, то Верхарна, то переходящим в фабричную частушку или народную песню – язык этот грубоват и свеж, иногда лафорговски интимен, иногда неожидан» [Касаткин, 13]. «В порыве нежности и восторга, Даю тебе русские имена, Прекрасна луна у Жюля Лафорга, Но прекрасней и выше – моя луна» [Леонтьев, 33].

Нерваль (Nerval), Жерар де – псевдоним французского поэта и прозаика Жерара Лабрюни (1808—1855), автора сонета «El Desdichado» («Обездоленный»), из которого Ахматова наметила взять эпиграф к какому-нибудь из своих стихотворений: «…toi qui m’as console» [354, 380] или «…Mon front est encore rouge du baiser de la reine» [366] или «…et mon luth constellé Porte le soleil noir de la Mélancolie» [367]. Ср. полный текст:

Je suis le Ténébreux, – le Veuf, – l’Inconsolé,

Le Prince d’Aquitaine à la Tour abolie:

Ma seule Etoile est morte, – et mon luth constellé

Porte le Soleil noir de la Mélancolie.

Dans la nuit du Tombeau, Toi qui m’as consolé,

Rends-moi le Pausilippe et la mer d’Italie,

La fleur qui plaisait tant à mon coeur désolé,

Et la treille où le Pampre à la Rose s’allie.

Suis-je Amour ou Phébus?… Lusignan ou Biron?

Mon front est rouge encore du baiser de la Reine;

J’ai rêvé dans la Grotte où nage la sirène…

Et j’ai deux fois vainqueur traversé l’Achéron:

Modulant tour à tour sur la lyre d’Orphée

Les soupirs de la Sainte et les cris de la Fée.

См. переводы этого сонета у трех персонажей «Записных книжек»: М.А. Кудинова —

Я – Сумрачный, я – Безутешный, я – Вдовец,

Я – Аквитанский Князь на башне разоренной,

Мертва моя Звезда, и меркнет мой венец,

Лучами черными Печали озаренный.

Развей могильный мрак, верни мне, наконец,

Плеск италийских волн и Позилиппо склоны,

Цветы верни, расплавь тоски моей свинец,

Из виноградных лоз даруй мне кров зеленый.

Я Феб или Амур? Я Лузиньян? Бирон?

На лбу моем горит лобзанье Королевы,

Я видел грот Сирен, и слышал их напевы,

И дважды пересек победно Ахерон,

Когда, исторгнутые мной из струй Орфея,

Лились то вздохи Дев, то стоны скорбной Феи.

[Нерваль 1984, 37]

Н.Я. Рыковой:

Я – мрачный, я – вдовец, я сын того гнезда,

Тех башен княжеских, чьи древле пали стены.

Явилась мне моя померкшая звезда,

Как солнце черное с гравюры незабвенной.

Но ты дала мне свет, и отошла беда.

Верни мне берега Италии блаженной,

Цветок, что скорбный дух мне освежил тогда,

И розы с лозами в садах над влагой пенной.

Амур я или Феб? Я Лузиньян? Бирон?

На лбу моем ожог от уст моей царицы,

В пещере грезил я у вещей Водяницы,

Я дважды перешел безмолвный Ахерон,

И в пенье лирных струн воскресшего Орфея

Святая молится и восклицает Фея.

[Нерваль 1985, 400]

И вольный перевод Ю. Иваска:

Я сумрачен – я вдов – я неутешен —

У бывшей башни аквитанский князь.

Звезда погибла и безумный взбешен.

Всходило солнце черное, клубясь.

Гробница – ночь, и кто мне в утешенье,

Кто море итальянское вернет?

Возлюбленный цветок уединенья:

И кто лозою розу обовьет?

Я Феб? Амур? Луизиньян? Байрон?

Меня поцеловала королева.

В пещере плещется морская дева.

Переплывал я дважды Ахерон,

И потрясая лирою Орфея —

Кого зову – святую или фею?

[Иваск, 100]

Ср. также неопубликованный перевод Валентина Парнаха:

Я – только гробовой, я скорбный, я вдовец,

Князь Аквитании, чью башню свергло горе.

Последний свет погиб, и над лютней венец —

Лишь меланхолии обугленные зори.

В ночи могил, о ты, награда для сердец,

Верни Неаполь мне и пламенное море,

Цветок, что так пленял мой медленный конец,

И дыхание роз в потаенном затворе!

Я Амур или Феб? Лузиньян иль Байрон?

Мой лоб еще горит лобзанием Елены,

Я грезил среди скал, где плавают сирены,

И дважды переплыл я грозный Ахерон,

Повторяя во сне, в заклинанье Орфея,

Как святая поет и вскрикивает фея.

[Парнах]

Эпиграф остановился у стихотворения «Предвесенняя элегия», и историю его изложил Михаил Толмачев, которому это стихотворение продиктовала Ахматова «в подарок в апреле 1963 года на Ордынке. Диктуя, Анна Андреевна краем глаза внимательно следила за тем, как я писал. В эпиграфе из Жерара де Нерваля („El Desdichado“) я воспринял прямое дополнение «меня» в женском роде: „…toi qui m’as consolé (…ты, который меня утешил)“ вместо нервалевского „…toi qui m’as consolée (…ты, которая меня утешала)“, и это никакого протеста у Анны Андреевны не вызвало; мне даже показалось, что она отметила это про себя с удовлетворением…» [Толмачев, 38]. О функциях этого эпиграфа см.: [Топоров, Цивьян, 432—434].

Предположение о появлении Нерваля под титулом «художника, избороздившего гофмановы сны» в ахматовской «Надписи на книге „Подорожник“» [Тименчик 2006, 362] отчасти подкрепляется соседством гофмановского «Щелкунчика» и, возможно, нервалевского (из «Эпитафии») «скворца» [Топоров, Цивьян, 431] в стихотворении Мандельштама «Куда как страшно нам с тобой…».

Из предисловия Г.П. Струве к первому тому Гумилева Ахматова знала свидетельство М.Ф. Ларионова о разговорах с Гумилевым в Париже в 1917 г.: «Половина наших разговоров проходила об Анненском и Жерар де Нервале» [Гумилев 1964, XXVI]; ср. в статье Г.П. Струве во втором томе: «…мне сдается, что при внимательном разборе стихов в „Жемчугах“ в них можно обнаружить отголоски Нерваля (например, в стихотворении „Орел“» [Там же, XXXII—XXXIII]. Несколько строк о Жераре Лабрюни, будущем Нервале, находим в наброске Гумилева о Теофиле Готье [Гумилев 1991, 311]. В гумилевском стихотворении «На острове» (написанном к началу 1914 г.) —

Над этим островом какие выси,

Какой туман!

И Апокалипсис был здесь написан,

И умер Пан!

– возможно, отголосок чтения перевода нервалевского травелога: «Я не мог надивиться розовым краскам, окутывающим по утрам и по вечерам высокие утесы и горы. Таким я видел вчера Патмос, остров св. Иоанна, залитый этими нежными лучами. Вот почему, может быть, в Апокалипсисе встречаются местами такие пленительные описания… Днем и по ночам апостол мечтал о чудовищах, о разрушениях и войнах; утром и вечером он возвещал под смеющимися лучами о чудесах грядущего царства Христова и о новом Иерусалиме, сверкающем скиниями» [Нерваль 1913, 99]. Ср. также: «Нерваля любила Ахматова и часто его поминала» [Мандельштам Н., 97; Найман, 44—45].

Литература

Ахматова А. Записные книжки. М.; Torino, 1996.

Гумилев Н. 1962 – Собрание сочинений. Т. 1. Вашингтон, 1962.

Гумилев Н. 1964 – Собрание сочинений. Т. 2. Вашингтон, 1964.

Гумилев Н. 1991 – Сочинения в трех томах. Т. 3. М., 1991.

Зноско-Боровский Е. Заметки о русской поэзии. Борис Пастернак // Воля России. 1923. № 18.

Иваск Ю. El Desdichado // Современник. Торонто, 1970. № 20—21.