Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

В мае — июне 1921 г. полковник Нидермайер, командир «спецгруппы Р», посетил вместе с Коппом германские предприятия, на которые рассчитывали при таком сотрудничестве в области вооружений. Однако промышленники (например, директор Видфельдт из концерна «Крупп АГ»), к которым они обращались, были настроены скептически, сомневаясь в том, удастся ли привлечь необходимые финансовые средства из частного экономического сектора. В качестве ответного хода в июле — августе Нидермайер и Хильгер, германский представитель в Москве, в сопровождении Коппа и заместителя наркома по иностранным делам Карахана посетили российские военные заводы и верфи. Впечатления (по воспоминаниям Хильгера) оказались отрезвляющими: промышленные сооружения по большей части пребывали в запустении или были разрушены{800}.

Лишь в июне 1921 г. генерал Зект посвятил в эти переговоры рейхсканцлера Вирта, рейхсминистра обороны Гесслера и статс-секретаря Министерства иностранных дел фон Мальцана. Они и санкционировали продолжение секретных контактов, однако настаивали на регулярном информировании их и согласовании, что постоянно приводило к раздорам. Еще летом 1922 г. (т. е. после Рапалло) Брокдорф-Ранцау в беседах о своей предстоящей деятельности как посла в Москве удивленно констатировал, что ни рейхе президент Эберт, ни большинство министров и лидеров партий ровным счетом ничего не знают о далеко продвинувшихся военных переговорах (которые, в принципе, вращались вокруг проблем войны и мира).

Сценарии войны и родство душ

Секретные переговоры, которые проходили главным образом на частных берлинских квартирах (например, на квартире генерала фон Шлейхера), велись с советской стороны под руководством Коппа, Красина, Крестинского и Радека, что подчеркивало их политическое значение. При этом речь шла уже не только о вопросах вооружения, но и о широком военном сотрудничестве. Так, по инициативе Радека на одной встрече с Зектом в феврале 1922 г. начались «совещания генеральных штабов о возможных военных сценариях, а также о предоставлении[145] германских воинских уставов и военной литературы»{801}.

Последний пункт, вероятно, касался прежде всего передачи разработанного фон Зектом и введенного в рейхсвере осенью 1921 г. армейского полевого наставления «Управление и взаимодействие родов войск в бою», которое было нацелено на создание стотысячной армии как ядра военной великой державы, армии, располагающей современной техникой и способной осуществлять крупномасштабные операции; правда, поначалу речь могла идти только о военной подготовке и образовании, т. е. о своего рода постоянной имитационной деятельности. Это представляло величайший интерес и для Красной армии, которая после войны с Польшей вынуждена была провести массовую демобилизацию (от более чем 5 млн. до 800 тыс. чел.) и вместе с тем стремилась к профессионализации и модернизации.

М. В. Фрунзе, будущий военный комиссар, уже в 1921 г. хвалил германскую армию с ее «ясно выраженным наступательным духом» как образец для создания профессиональной Красной армии. Воспитанная в этом наступательном духе германская армия в полном объеме «проявила на гигантских полях сражения империалистической войны свои выдающиеся военные качества». Германская наступательная доктрина, подчеркивавшая роль человеческого фактора, соответствовала, по его мнению, также опыту российской Гражданской войны и превосходила французскую оборонительную доктрину с ее верой в технику, потому что «только в этом раскрывается уже более сильная воля»{802}. Как писал Манфред Цейдлер, «наставления, составленные для задуманной Зектом “командирской армии” (Fuhrerheer), в которой каждый военнослужащий был бы готов занять вышестоящую командную ступень, и делающие упор на волевые качества, были встречены с одобрением в Красной армии, продемонстрировавшей поразительное родство душ»{803}.

При этом речь шла вовсе не только об играх на ящике с песком, но о реальных сценариях войны. Именно советская Сторона постоянно выступала с позитивными предложениями и стремилась объединить возможные соглашения по вооружению с дальнейшими переговорами о союзе. Прорыв Радека в январе 1922 г. также вписывался в контекст германо-советских собеседований о совместном выступлении на Генуэзской конференции по мировой экономике. Согласно позднейшим запискам генерал-лейтенанта Л ибера на основе дневников генерала Зекта (не сохранившихся в архиве) и запискам начальника Военного ведомства (Truppenamt) генерал-майора Хассе, в этих прощупывающих разговорах с советской стороны открыто делались предложения о создании наступательного союза против Польши, которые генерал фон Зект поначалу отклонил{804}.

Тем не менее сразу после заключения договора в Рапалло в мае 1922 г. в ходе переговоров между рейхсканцлером Виртом и наркомом иностранных дел Чичериным снова зашел разговор о восстановлении общей границы 1914 г. Зект однозначно приветствовал то, что «наконец делается попытка перехода к активной политике». В ходе обмена докладными записками с выдвинутым на пост посла Брокдорфом-Ранцау, который высказывал сомнения относительно чересчур поспешного и рискованного (как ему казалось) германо-российского военного альянса, Зект в сентябре 1922 г. с беспрецедентной откровенностью объявил реваншистские цели своей секретной побочной политики: «Мы стремимся к двум вещам: во-первых, к усилению России в экономической и политической, т. е. военной, области и тем самым косвенно к нашему усилению… мы стремимся далее, поначалу осторожно и путем проб, к нашему непосредственному усилению, помогая создавать в России военную промышленность, которая подчинялась бы нам в случае необходимости». В процессе этого Польша должна быть уничтожена. «Существование Польши невыносимо, оно несовместимо с условиями, необходимыми для жизни Германии. Она должна исчезнуть и исчезнет из-за своей слабости и благодаря России, с немецкой помощью». По его словам, в ходе переговоров с Красной армией германское правительство будет, разумеется, официально держаться в стороне, чтобы избежать международных конфликтов. Но не любой ценой: «Если возникнут военные осложнения (а сегодня они представляются весьма возможными), тогда руководящим государственным деятелям у нас надо будет не выводить Германию из конфликта (это было бы напрасным делом или самоубийством), но как можно крепче встать на правильной стороне»{805}. «Правильная сторона» — это Советская Россия.

В самом деле, после краха Генуэзской конференции (не в последнюю очередь в результате германо-российского особого договора в Рапалло) в воздухе, казалось, витала новая российско-польская война, как и серьезный германо-французский конфликт. Рассматривавшийся зимой 1922–1923 гг. сценарий рейхсвера исходил из объявления Россией войны Польше. Франция требует в ответ на это право свободного прохода через Германию, что отклоняется, в результате чего Франция объявляет войну Германскому рейху. Великобритания сохраняет в данном конфликте нейтралитет{806}.

Подобные сценарии были также отражением сигналов из Москвы, где перед лицом опустошительного голода и разрухи в стране снова распространялись параноидальные ожидания «империалистического крестового похода». В ноябре 1922 г. Бухарин на IV Всемирном конгрессе Коминтерна поставил «теоретический вопрос», «имеют ли право пролетарские государства, исходя из целесообразности стратегии всего пролетариата, создавать военные блоки с буржуазными государствами». Ответ, вполне в духе ранних брестских выступлений больного Ленина, гласил «да» — если это служит революции. Разумеется, в таком случае коммунистическая партия конкретной страны должна всецело подчиниться этой высокой общей цели{807}. Речь вполне откровенно шла о возможном «военном блоке» с Германией.

Виртуальный союз

Военный нарком Троцкий заверил нового посла Брокдорфа-Ранцау во время их первой встречи в декабре 1922 г.: если Польша параллельно с грозящим французским вторжением в Рурскую область «нападет на Силезию, то мы ни при каких обстоятельствах не останемся в роли сторонних наблюдателей»{808}. Тогда же Радек в секретных переговорах на квартире Шлейхера в который раз развивал «далеко идущие планы международного союза»{809}. А когда французское вторжение в Рурскую область в январе 1923 г. стало реальностью, Ю. М. Стеклов в правительственном печатном органе, газете «Известия», официально заявил, что Советская Россия не сможет «в своих собственных жизненных интересах допустить окончательного подавления и уничтожения Германии»{810}.