Скопин-Шуйский - Наталья Петрова

В канцелярию тушинского царька полетела депеша, в которой были представлены имена активных участников штурма из числа жителей Переславля и перечислены потери. Редко в том списке встретится имя наемника «немчина» или «литвина», все больше имена людей русских, которые ходили на приступ своей же православной обители: «Дворяне и дети боярские: Матвей Иванов сын Болшево, убит. Таир Редриков, ранен из пищали в голову». Редриковых участвовало в штурме трое человек, все отличились «явственно». «Томило Андреев сын Егосов, голова у него с города прошибена камнем… Богдан Замятнин сын Айгустов, правая рука розшибена камнем. Офанасий Тимофеев сын Винков, голова у него с города прошибена бревном… Охотники: Прокофей Жуков, ранен из самопала по голове сколзь»[561]. А сколько еще убитых значилось в том скорбном списке, кто был собран насильно по соседним деревням и селам или воевал против своих же родных, знакомых, сослуживцев добровольно, против тех, с кем еще недавно вместе ходил походами в царском войске, а теперь видел их по другую сторону крепостной стены Троицкой обители?! Так исполнилось, по словам безымянного автора повести, псаломское слово: «Боже, приидоша языцы в достояние Твое и оскверниша церковь святую Твою, положиша руския грады яко овощная хранилища, и трупие раб Твоих брашно птицам небесным и зверем земным и пролияша кровь их яко воду во градех русских…»[562]

Конечно, тяжелая жизнь в осажденном монастыре не могла не посеять в какой-то момент рознь среди его защитников, вынужденные ограничения породили у кого-то подозрения в измене и предательстве. Причиной конфликта между воеводой Григорием Долгоруким с его служивыми людьми и братией монастыря стал вопрос о еде и питье. Воины считали, что монахи излишне экономны, не дают им вдоволь пропитания, держат на одном хлебе, и самое главное, по мнению служивых людей, — не выдают спиртное после боя, а сами едят и пьют вдоволь. Казначея Иосифа Девочкина обвинили даже в том, что он собирался открыть монастырские ворота и впустить поляков, и подвергли пыткам.

В оправдательном письме царю иноки писали, что обвинения их в излишней скаредности ложные: «Запасом, государь, всяким с ними делимся и не оскорбляем никого»; готовят для всех одинаково — что для братии, что для ратных людей. Собирали монахи и деньги «с братьи, по рублю с человека, а с иных по полтине», чтобы раздавать их ратным людям, которым не платит опустевшая государственная казна. Особой заботой были окружены даже в тех тяжелых условиях больные и раненые; им приносили каждый день «из хлебни мяхкой хлеб, да из поварни шти да каша брацкая, а из келарские по звену рыбы на день человеку». Сама же братия уже давно перешла на «две ествы» в день, без всяких добавок: каша и щи, одно звено рыбы на четверых, в пост только сухари и хлеб, кисель на воде, а меда и квасу давно не варят — нет дров, чтобы согреть воды[563].

Слух о готовящейся измене в монастыре был ложным: современные исследования убедительно доказали, что за всю осаду монастыря ни один его защитник не изменил, никаких тайных связей с польским лагерем не было, и подвергнутый пыткам и скончавшийся казначей пострадал безвинно[564].

К началу осени, когда войска Скопина успешно продвигались по Волге, Сапега и Лисовский были вынуждены оставить в лагере лишь часть своих сил и уйти сначала под Калязин, а затем к Александровской слободе. Пользуясь моментом, Скопину удалось прислать осенью на помощь осажденным отряд в 900 человек под командованием Давида Жеребцова и затем в начале января 1610 года еще один, в 500 человек, под командованием Григория Валуева. Оба отряда действовали удачно, с малыми потерями прошли через лагерь тушинцев и вошли в монастырь. Обрадованный Скопин вновь послал своего человека к старцу Иринарху просить благословение: «И старец послал благословение князю и просфиру и повеле итти под Троицу: „Дерзай, князь Михайло, и не убойся! Бог ти поможет“»[565].

Проход отрядов Жеребцова и Валуева помог уточнить дислокацию осаждавших и оценить, какими силами они располагали. Теперь Сапега и Лисовский оказались между двух огней, превратившись из осаждавших в осажденных: одновременный удар войска Скопина и воевод из монастыря по сильно поредевшему лагерю тушинцев, к которому уже давно был затруднен подвоз продовольствия, мог быть сокрушительным. Поэтому, не дожидаясь легко угадываемого развития событий, 12 января 1610 года польские гетманы отдали приказ об отходе от стен Троицкой обители.

Так, вопреки всем правилам воинской науки, немногочисленному, изнуренному болезнью и голодом гарнизону монастыря удалось в течение шестнадцати месяцев выдерживать осаду опытного, сильного, одержавшего не одну победу войска. Как известно, сражения выигрывают не только силой оружия, дух воинов имеет не меньшее, если не большее значение, что доказали защитники монастыря. Еще до начала осады вся монастырская братия искренне молилась своему единственному на тот момент заступнику: преподобному Сергию, чтобы помог он укрепиться духом и не оставить, не отдать на поругание и разграбление монастырь, где покоятся его святые мощи.

Все русские источники описали случаи многочисленных явлений преподобных старцев — Сергия и ученика его Никона — во время осады. Не только защитники, но и враги видели, как двое старцев ходили по стенам, один из них кадил, а другой окроплял святой водой монастырь. Поляки стреляли в старцев, но не смогли причинить им никакого вреда. После этого видения некоторые православные казаки ушли из войска, дав слово никогда больше не воевать с единоверцами, а один из них, усовестившись, перебежал в монастырь и рассказал о случившемся[566].

Многие очевидцы и участники осады объясняли отход войск Сапеги от Троицы страхом тушинцев, рожденным чудесными явлениями: «Выходцы же и переезщики сказываху, отчево пойде Сапега от монастыря: видяху бо предивная чудеса».

Повторим, что явления эти наблюдали не в самом монастыре, а со стороны противника, о чем поведали перебежчики. В Святки, в ночь с 11 на 12 января, они видели, как из монастыря выехали три старца и поехали мимо лагеря сапежинцев, нисколько не скрываясь, по Московской дороге. Отправленные Сапегой в погоню казаки гнались за старцами почти до самой Москвы — «до Яузы от Москвы за пять верст». Но удивительное дело — ехавших на тощих клячах старцев резвые кони тушинских вояк догнать не смогли и, охваченные страхом такого необъяснимого явления, преследователи прекратили погоню. Вернувшись в лагерь, они захватили обоз и тотчас же, не мешкая, двинулись от монастыря к городу Дмитрову, никем не преследуемые, но «с великою ужастию»[567], гонимые лишь страхом.

Фактически уход тушинцев из-под Троицы не только означал крах их затеи с захватом монастыря, но и ускорил поражение всего войска самозванца и конец Тушинского лагеря. Известия о стойкости защитников передавали друг другу по всей России, что неудивительно: монастырь явил в те тяжелые годы едва ли не единственный пример силы духа и стойкости, образец, которому нужно следовать, что для многих в то «шаточное» время было очень важно.

Когда противник без боя оставил Троицкий монастырь и ушел в Дмитров, Скопин привел к обители свое войско. Он объехал вдоль стен монастыря, осмотрел брошенный противником лагерь, места недавних боев, разрушенные кое-где обстрелом участки стен. Спешившись, вошел в монастырь и направился в Троицкий собор, где ему показали пробитые вражеским ядром кованые ворота храма и прочерченный след на иконе. Долго молился Михаил у мощей преподобного Сергия. Полководцу и войску предстояло последнее, самое трудное сражение — за Москву.

Конец Тушинского лагеря

Теперь, когда путь на Москву очистился, царь прислал на помощь Скопину опытных воевод: Ивана Семеновича Куракина и Бориса Михайловича Лыкова. Число начальников выросло, а вместе с тем появилось и желание воевод местничать. Пока Скопин был единственным командиром и все вопросы решал единолично, соблазна «потягаться» родством ни у кого не возникало, да и не с кем было. Теперь, когда дела пошли на лад и появились в войске большие воеводы, самое время было выяснять, кто кому должен подчиняться, — вновь завелась опасная болезнь, от которой главнокомандующий пока лекарства не нашел, хотя урон от нее был очевиден. Посланные Скопиным в Суздаль против ушедшего туда отряда Лисовского воеводы Борис Лыков и Яков Барятинский «задуровали», Барятинский, вместо того чтобы, не тратя время, отправиться в город, бил челом государю «о местах»; в результате время упустили, и пришлось от Суздаля, где успел укрепиться Лисовский, отойти ни с чем. Скопин не скрывал своей досады от неудачной попытки освободить город, в котором находилась родовая усыпальница Скопиных-Шуйских.