Подвиг 1972 № 06 - Василий Зайцев

Кононов глотнул слюну. На скулах его прокатились желваки. Как всякого курильщика, сержанта сейчас раздражал запах табачного дыма. Но закуривать Кононов не стал. Сказал злым шепотом:

— Дымите, сволочи, а мы потерпим… Мы народ терпеливый. Верно, Коля?

Орехову тоже хотелось курить, и он, чтобы прогнать это желание, стал жевать горький стебелек вороничника.

Скоро Николай увидел врага. Из–за камня с левой стороны осыпи сначала высунулся тонкий ствол автомата. Покачался из стороны в сторону, словно принюхиваясь, и исчез. Вместо автомата из–за камней выглянула голова в пилотке грязно–зеленого цвета с длинным козырьком. Пилотка была сбита на затылок и открывала лицо. Самое обыкновенное, еще мальчишечье лицо с широким лбом, круглыми щеками и чуть приплюснутым толстым носом. Брови сдвинуты, насторожены. Глаза любопытно глядят по сторонам. Ни хищного оскала, ни бычьего лба, ни злобного взгляда.

— Гляди, сержант, — шепнул он Кононову. — Один из–за камня высунулся.

Сержант поднял голову, посмотрел на немца и сплюнул на щебенку.

— Сопляк, а туда же, воевать лезет.

Он, видно, хотел сказать еще что–то очень злое насчет молодости немца, но, встретив растерянный взгляд мальчишеских глаз Николая, замолчал, потом приказал не ворошиться и смотреть в оба.

Николай и так смотрел во все глаза. Он рассматривал каждую черточку вражьего лица, видневшегося над камнем на другой стороне узкого ущелья.

«Человек как человек», — удивленно подумал Орехов и в этот момент почувствовал, что немец заметил его. Николай не уловил, каким движением он выдал себя — Он просто увидел, как окаменело лицо немца и застыли в одной точке его глаза. Затем сразу все исчезло. И автомат, и пилотка, и любопытное круглое лицо. Через несколько секунд прозвучала автоматная очередь. Пули выбили на валуне беловатые отметинки. Крошечные осколки гранита секанули Николая по шее. Он проворно спрятался за камень. Кононов стал бить из винтовки по осыпи за ущельем.

Орехов тоже передернул затвор, но сержант остановил его!

— Не гоношись, ни к чему нам всю боеспособность показывать. Прижухни, пока я не скомандую.

Николай прижух под валуном. Немцы дали еще несколько очередей, потом успокоились.

Стало темнеть. Темнота шла снизу, из лощины, поднималась по каменным склонам, вязко густела в расселинах, задергивала дымкой валуны и редкие кусты.

Из ущелья, возле которого лежали Орехов с сержантом, вдруг потянуло такой промозглой сыростью, что Николай невольно поежился и подоткнул полы шинели.

В ночной мгле грохотали где–то пулеметные очереди, наискось прорезали чернильное небо зеленоватые ракеты. Морозная сырость донимала зло, без жалости. Колючий озноб забирался под шинель. Невыносимо мерзли колени, до боли холодело между лопатками, коченели руки.

Орехов осторожно ворочался, дул на скрюченные пальцы, тер ботинок о ботинок, подтягивал колени к животу, стараясь свернуться калачиком. Но это мало помогало. Вдобавок чертов валун, под которым он лежал, стал холодным, как глыба льда. От одного его стужа прошибала, нет спасения.

К полуночи Николай уже дрожал от макушки до пяток, зубы выбивали отчаянную чечетку, а свирепый холод наплывал и наплывал из темноты, как шуга на осенней реке…

— Не спи! — то и дело раздавался над ухом злой шепот сержанта. — Не спи. Говорят тебе!

Если Николай не отзывался, Кононов подкреплял шепот жестким тычком кулака. Николай одурело тряс головой, на минуту сбрасывал сонливость и вглядывался в темноту, слушал шорох осыпающегося где–то щебня, звон капель и осторожный шелест кустов.

Неужели война — это такая вот промозглая сырость, холодные валуны, сонливость, словно кинутая в глаза горсть песку, тычки сержанта в бок и гороховый суп–пюре с тресковыми костями.

Полжизни отдал бы сейчас Орехов, чтобы закурить махорочную самокрутку. Полжизни!

Но курить было нельзя. Он глотал набегавшую слюну, кутался в шинель и тоскливо ждал рассвета над вершинами сопок. Под утро с той стороны ущелья снова потянуло сладким дымком сигарет.

— Вот же сволочи! — взорвался сержант и приложился к винтовке. — Бей, Коля! Бей по гадам, чтоб им тошно стало! Бей…

Орехов торопливо передернул затвор, и, раскатисто отдаваясь в ущелье, один за другим забухали выстрелы. Там, где в белесой предрассветной мгле виднелась осыпь, пули цвинькали по камням и жалобно звенели.

Глава 4. СТРЕЛЬБА НА ФЛАНГЕ

Утром немцы начали обстрел роты. По скалам заплясали хлопья разрывов, воздух скрипуче зазвенел от мин и снарядов. С грохотом рассыпалась стенка наблюдательного пункта на склоне.

Лейтенант сидел на дне каменной щели и слушал, как сверлят воздух невидимые сверла. Звенящий визг нарастал издалека, с каждой секундой делался тоньше, пронзительней, беспощаднее.

«Мой! Не мой! Мой! Не мой!» — как будильник, тикала в голове единственная мысль. Потом взрыв в стороне, дрожь камня, кислый запах взрывчатки — и облегчение: «Не мой!» А в воздухе уже нарастал новый визг.

Едва стих обстрел, как в стороне враз ударили пулеметные очереди, зачастили винтовки и донесся приглушенный стрекот автоматов.

«Может, разведка на охранение наткнулась?» — вслушиваясь в суматошную пальбу, подумал лейтенант Дремов.

Такие вещи случались частенько. И злые от бессонных ночей пулеметчики шпарили, как осатанелые, а солдаты, прогоняя дрему, жгли обойму за обоймой. Потом оказывалось, что кому–то просто померещилось, что по щебенке захрустели не шаги, а скатившийся камень. И тогда разом все стихало.

Но сейчас стрельба разгоралась, как костер из вороничника, в который охапку за охапкой подкидывали хрусткие стебли.

Дремов проверял обойму в трофейном автомате и откинул плащ–палатку, закрывавшую вход в щель. Он сразу увидел Горелую сопку. Круглая вершина ее была закутана клубами взрывов. Они вспухали один за другим, потом расплывались, перемешивались и медленно поднимались в воздух. Сквозь дым то и дело проблескивали крошечные красные точки.

«Вот куда нацелились», — догадался лейтенант и почувствовал облегчение. Рота находилась от Горелой сопки километрах в четырех. Значит, здесь немцы будут стрелять для видимости. Сюда им нечего лезть. Если они возьмут Горелую, роте Дремова без выстрела придется отходить. С Горелой рота будет видна как на ладошке. В первый же день ее минами закидают…

За камнем тревожно запищал зуммер, и голосок телефониста торопливо алёкнул в трубку. Потом телефонист повернулся к лейтенанту и, тронув его за сапог, доложил, что вызывает комбат.