Россия, которой не было. Гвардейское столетие - Александр Бушков

Также многие отправились из Москвы в лагерь, расположенный близ Тулы, в тридцати шести милях от Москвы, каждый привез подарки царю, просил прощения и изъявлял желание видеть его в Москве, куда тот должен был скоро прибыть; но в Туле он распустил много войска; также привезли туда из Москвы лошадей, кареты, снедь и припасы всякого рода и много денег из московской [царевой казны], чтобы раздать войску по повелению царя.

О, как были они ослеплены и в какую густую сеть тьмы уловлены, прогневив Бога, который покарал их, ими же самими уготованным бичом!

Меж тем в Москве происходили диковинные события, ибо там вырыли усопшего царя Бориса и вынули его из гробницы и с большим презрением отвезли в предместье города, где погребли подле одного древнего небольшого монастыря, считая, что он недостоин покоиться рядом с царями.

После того как все сие совершилось на наших глазах, всемогущий Бог наслал на них еще и другое ослепление, ибо многие не верили, что Борис действительно умер, хотя они его сами дважды похоронили, и одни говорили, что oн убежал, и вместо него в могилу положили другого, другие говорили, что он верно бежал в Татарию, третьи говорили, что в Швецию; а большая часть верила тому, что английские купцы увезли его в Англию вместе с несметными сокровищами.

Во время великого смятения, когда расхищали царские покои, некоторые нашли ангела, слепленного из воска, коего ангела повелел сделать покойный царь Борис, чтобы потом по нему отлить [такого же] из чистого золота, подобно тому как он повелел сделать двенадцать апостолов для церкви Святая святых («Sweeta sweeti»), которую хотел воздвигнуть. Некоторые вытащили этого ангела и, за всю жизнь не видав ничего подобного, кричали: «Смотрите, вот что нашли мы в гробу, где, полагали, лежит погребенный Борис, и он достоверно бежал», [в чем] весьма клялись, и всякий волей или неволей принужден был им верить, а некоторые также клялись, что видели Бориса сидящим за бочками в подвалах Годуновых и у него [там] была и пища и питье; одним словом, казалось, все люди обезумели и стали глупцами, так легко они были поражены безумной слепотой.

Да, и ослепление было столь велико, что по всем дорогам на триста и четыреста миль от Москвы разослали гонцов, дабы повестить народу, что Борис бежал, так что вся земля пришла в волнение, твердо в том уверившись; и так твердо были уверены, что некоторые казаки искали Бориса на Волге, по деревням, а также в лесах; также мы [иноземцы] весьма страшились, что нас ограбят и умертвят, и мы были в дороге, направляясь к Архангельску, чтобы здесь вести торговлю и ожидать прибытия кораблей, и так как повсюду кричали, что нас преследуют, а также говорили, что мы увезли казну Бориса и его самого, то дорогою мы только и помышляли во всякий час, что нас ограбят, но по милости божией мы чудесным образом от этого убереглись. Можно только помыслить о том, как рука и гнев божий карали людей, но невозможно описать всего, что происходило в Московии.

Итак, вся земля уже была под властью Димитрия, только Астрахань еще противилась ему, и ее еще держали в осаде казаки, которых послал туда зимой Димитрий, чтобы занять ее, но они не могли ее взять и получили последний ответ от воеводы, принадлежавшего к роду Сабуровых, родственников Годунова, что он не желает сдавать такое могущественное царство и будет ожидать, кто завладеет Московским государством, тому он и передаст Астраханское царство; за такой ответ Димитрий оказал ему милость, и он не понес наказания, постигшего всех его родственников, и казаки ушли из-под Астрахани и отправились каждый восвояси.

Димитрий с каждым днем подступал все ближе и ближе к Москве, проезжая за день не более одной мили по причине множества народа, каждодневно стекавшегося к нему со всех сторон, чтобы узреть его и просить о милости, также многие бояре, также священники, епископы и монахи из Москвы, каждый с подарками; также каждодневно привозили из Москвы все, что было надобно для [содержания] царского двора; меж тем Димитрий вел продолжительные беседы с именитыми людьми (metten volcke van aensien), рассказывая им о своих приключениях, так, чтобы утвердить их в лучшем мнении о себе и стать любезным народу, и он насказал тем людям многое, и они всему поверили, а были некоторые, которые [обо всем] знали лучше, но принуждены были на все говорить «аминь».

Тем временем из Москвы были высланы все знатные семьи, бывшие сродни Борису, и многие их приверженцы. Ивана Васильевича Годунова с семьею сослали в опалу на татарскую границу, Степана Годунова также куда-то сослали в опалу и так далее; со всеми остальными поступили точно так же, как они прежде поступали с другими, но Симеона Никитича Годунова, который во время Бориса был великим тираном по отношению к народу, сослали в Переяславль и посадили в [темничный] погреб и, когда он просил есть, ему приносили камень; так постигла его жалкая смерть от голоду; из той же темницы освободили человека, которого он [Симеон Годунов] держал неповинно в заточении шесть лет; ему [этому узнику] привелось увидеть на своем месте первого после царя человека, который навлек на него это заточение. Так всякий находит возмездие, как говорит следующий стих:

Sine caede ас sanguine pauciDescendunt reges et sicca morte tyranni

(Немногие цари уходят в тот мир без убийства и крови;сухою смертью умирают тираны…)[47]

Меж тем Димитрий послал в Москву Андрея Шерефединова (Andre Serevedinoff), большого негодяя, перебежавшего к нему одним из первых, с повелением тайно умертвить царицу, жену Бориса, а также сына ее таким способом, чтобы никто не проведал, что они умерщвлены, но распустить слух, что они сами отравились, а дочь [Бориса] оставить в живых и беречь ее до его [Димитрия] прибытия в Москву; и этот Андрей Шерефединов отправился к царице и сыну, который поистине был юный витязь и писаный красавец и все время подавал народу твердую надежду, что будет добрым, благочестивым царем, – и задушил их между двумя подушками, и таким жалким образом они лишились жизни.

Отсюда можно видеть непостоянство счастия, и мы восплачем о нашей жизни здесь на земле и скажем вместе с мудрецом: vanitas vanitatum et omnia vanitas, суета сует и всяческая суета, – или воспомянем также стихи Эобануса Гессуса, который так говорит о непостоянстве счастия:

Qui nunc nascuntur, morientur tempore certo.Quae plantata vides, auferet hora sequens,Olim planta fuit, quae nunc succiditur arbor,Quae nunc destruimus, structa fuere prius.

Nunc fletu nimio deducimus anxia vitae.Tempora, nunc risu solvimur immodicoOmnia deprendi, nihili res esse, nec ulla.Semperininfractopartemaneregradu.

(И те, которые ныне рождаются, умрут в определенное время,Что видишь посаженным, следующий час унесет.Некогда было ростком то, что ныне срубается древом;Что ныне разрушаем, прежде было сооружено.То с чрезмерным плачем влачим трудные временажизни, то разражаемся неумеренным смехом.Все отнимается, ничто не является вечнымИ ни в какой части вечно не пребываетв ненарушимом движении.)[48]

Как только царица и ее сын были умерщвлены – дочь оставлена в живых, – туда, [где они были], привели несколько человек из [простого] народа, и [убийцы] насказали им, как мать и ее сын отравились, а дочь, говорили они, не выпила из кубка, в котором был яд, столько, чтобы от этого умереть; и видя мать и сына лежащими в объятиях друг друга мертвыми, поверили тому, что им насказали, и тотчас пошел по всей стране слух, что они сами себя отравили, и оба трупа, не совершая [над ними] никаких обрядов, отвезли в тот монастырь, где погребен был Борис, и закопали в землю, как животных. Тогда многие сердца были омрачены и не ведали о том [убиении], скорбя о бедственном положении страны, и отлично видели, что все идет неладно, и денно и нощно оплакивали свое несчастье и падение своего отечества, также весьма сожалели и никогда не могли забыть об юном витязе Федоре Борисовиче, но на все это была воля божия.

Димитрий весьма приблизился к Москве, но вступил в нее, только когда достоверно узнал, что вся страна признала его царем, и вступление свое он совершил 20 июня. И с ним было около восьми тысяч казаков и поляков, ехавших кругом него, и за ним следовало несметное войско, которое стало расходиться, как только он вступил в Москву; все улицы были полны народом так, что невозможно было протолкаться; все крыши были полны народом, также все стены и ворота, где он [Димитрий] должен был проехать; и все были в лучших нарядах и, считая Димитрия своим законным государем и ничего не зная [о нем] другого, плакали от радости. И миновав третью стену и Москву-реку и подъехав к Иерусалиму – так называется церковь на горе, неподалеку от Кремля, – он остановился со всеми окружавшими и сопровождавшими его людьми и, сидя на лошади, снял с головы свою царскую шапку и тотчас ее надел опять и, окинув взором великолепные стены и город, и несказанное множество народа, запрудившее все улицы, он, как это было видно, горько заплакал и возблагодарил Бога за то, что тот продлил его жизнь и сподобил увидеть город отца своего, Москву, и своих любезных подданных, которых он сердечно любил. Много других подобных речей [говорил Димитрий], проливая горючие слезы, и многие плакали вместе с ним; но, увы, когда бы они знали, что то были крокодиловы слезы, то не плакали бы, а учинили бы что-нибудь иное, но, по-видимому, воля божия должна была исполниться.