Александр Беляев - Зеев Бар-Селла

Впрочем, еще одно стихотворение, которое Беляев включил в свое произведение, Светлана Александровна все-таки запамятовала:

Атлантида тихо дремлетВ голубых лучах луны…Как луна целует землю.Поцелуй меня и ты!

Пусть зажгутся страстью очи!Поцелуями, любовью,Виноградной, сладкой кровьюМы наполним чашу ночи!

Будь что будет!Не печалься!Ярко светит нам луна…Песни пой и обнимайся,Чашу ночи пей до дна!

В «Последнем человеке из Атлантиды» эту песню исполняют двое: вначале женщина, затем мужчина, а в конце — дуэтом. Довольно мило…

Еще Беляев сочинил частушку и вставил ее в рассказ «Три портрета»[279]:

Ходит почта колесом,Звенит колокольчиком,Сяду рядом с ямщиком,С Васей-комсомольчиком.

Сяду рядом, гляну глядомИ помчусь на станцию,Сдал папашенька налогВасе на квитанцию.

Стихи Беляева звучали и со сцены — мурманского клуба Госторговли:

Мы, путинные солдаты,Мы, бойцы-портовики.Всех из треста бюрократов —Гарпунами, как в штыки!

Куплеты эти он сочинил для самодеятельного ансамбля «Живая газета» в 1932 году. Особенно по душе публике пришелся припев:

Хочешь — плачешь,Хочешь — скачешь,Дело, собственно, твое.

Как ни вейся,Как ни бейся —Полезай в утильсырье![280]

Но от клубных куплетов до пьесы в стихах — скакать и скакать…

И дело не только в разнице жанров — для такой пьесы, кроме драматургического, нужно иметь и поэтический талант. Проще говоря, быть поэтом. А известная нам поэтическая продукция Беляева не подымается выше скромного любительства. Поэтому нельзя исключать, что причиной отказа режиссеров ленинградского ТЮЗа было вовсе не неумение читать стихи (для актеров более чем неожиданное!), а как раз отсутствие в пьесе того, что достойно называться стихами.

Отчего же Беляев решился на такую авантюру?

Место действия повести — Алтай, а «по-китайски, — как говорит эрудит Микулин, — Алтай называется Киншан — золотая гора[281]. <…> Но… гораздо проще и дешевле будет получать золото лабораторным путем. Я поставлю производство на широкую ногу, и здесь в буквальном смысле возникнет золотая гора».

И американец Клэйтон, слушая его, уже готов отказаться от ремесла шпиона и желания разбогатеть: «Останусь здесь, женюсь на Елене Лор»…

Короче:

Когда б имел златые горыИ реки, полные вина,Всё отдал бы за ласки, взоры,Чтоб ты владела мной одна…

Вот только первый советский звуковой фильм «Златые горы», сделавший эту песню беспрецедентно популярной, был на два года младше повести.

Но, возможно, причина была и более уважительной — все тот же Алексей Константинович Толстой. Точнее, его неоконченная поэма. Называлась она «Алхимик», и в основу ее была положена старинная легенда про то, как в городе Пальме сенешаль Балеарских островов увидел некую даму, входящую в собор. Красота ее так поразила сенешаля, что тот, забыв всякое приличие, не сходя с лошади, последовал за дамой. Чтобы избавиться от докучного ухажера, дама пообещала одарить его своей любовью, но при одном условии — если тот добудет ей жизненный эликсир. Влюбленный сенешаль с радостью принял условие, заделался алхимиком и обрек себя на целый ряд невероятных приключений…

Жизненный эликсир — это философский камень в жидком виде; имя влюбленного сенешаля — Раймунд Луллий (1235–1315), он был поэтом и стал великим алхимиком… А красавицу звали — Элеонора!

Честно сказать, алхимиков Беляев упомянул еще в одной своей книге — повести «Чудесный глаз» (известной под неверным названием «Чудесное око» — подробности в следующей главе). Речь снова идет о том же — превращении (трансмутации) элементов. Азорес, корреспондент коммунистической газеты «Барселонский пролетарий», задает вопросы Кару, бывшему сотруднику великого изобретателя Бласко Хургеса:

«Азорес догадывался, что здесь кроется великая тайна.

— А что это за изобретение, над которым вы трудились?

— Это изобретение… — Глаза Кара вспыхнули огнем вдохновения, однако он погасил этот огонь, быстро подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул в пустой коридор и, оставив дверь полуоткрытой, — так слышнее приближение шагов, — возвратился на место, сел возле Азореса и прошептал: — Камень мудрости. — Кар затаил дыхание и беззвучно рассмеялся.

„Не сошел ли с ума этот чудак?“ — подумал Азорес. Но тот продолжал:

— Да, философский камень. Мечта алхимиков о превращении элементов. А по-современному — снаряд для расщепления атомного ядра. Переворот? Новая эпоха в химии, в истории человечества!

В увлечении он всплеснул сухими ручками и усмехнулся. Азорес отшатнулся к спинке стула и несколько секунд молча смотрел на Кара.

— Да, да, да, — пламенно зашептал Кар, выдерживая взгляд Азореса. — Не мечта, не проблема, не гипотеза, а факт. Вот здесь, вот на этом самом столе, мы завершили последние опыты. Вот здесь, на этом месте, стоял аппарат — новейшая „пушка“ для бомбардировки атомного ядра. И что она творила! Какие чудеса превращения вещей делала она на наших глазах!»

Время действия повести определяется просто: лаборатория в Буэнос-Айресе, где проводились опыты, — это филиал нью-йоркской компании. Но теперь работы прекращены — кризис. Следовательно, кризис не местный, а мировой, то есть кризис 1929 года. Возможно, перед нами еще один вариант повести «Золотая гора», вышедшей в 1930 году…

Или — воспоминание об этой повести. А может быть, и не только о ней…

Вглядимся в последовательность эпитетов: «камень мудрости», «философский камень», «мечта алхимиков»…

Ведь все это не более чем вариации названия пьесы:

«Алхимики, или Камень мудрецов».

И аргентинский изобретатель тоже оказывается к месту: с Раймундом Луллием он говорит на одном языке — испанском!..

Но данная аргентинская история — лишь блеклое воспоминание о пьесе, танго на одну персону. И нет в ней самого главного — Элеоноры!

Глава двадцатая

ПОЛЯРНАЯ МЕЧТА

В 1932 году Беляев совершил самый удивительный, наверное, поступок в своей жизни. Страдающий костным туберкулезом писатель, для которого и ленинградский климат был непереносим, вдруг, бросив все, уезжает за полярный круг!