Британская интервенция в Закавказье. Группа «Данстерфорс» в борьбе за бакинскую нефть в 1918 году - Лионель Данстервилль

До 4 часов дня я считал, что слабый лучик надежды еще остается. Так мало нужно, чтобы победить врага, которого на двенадцать часов загнали в тупик, – и это после того, как он захватил ключевые позиции. Но к этому часу последний проблеск надежды угас при известии о том, что попытка вновь собрать войска для контратаки полностью провалилась. Так что последний приказ войскам был отдан. Отступление должно было начаться с правого фланга, в 8 часов вечера, под прикрытием левого фланга, где Северный Стаффордширский полк должен был продержаться еще час, до 9 часов вечера.

Больных и раненых из берегового госпиталя перевели на борт «Курска» и «Або». Также приняли меры, чтобы новые раненые доставлялись из перевязочных пунктов прямо на борт. На наиболее важных углах улиц как можно незаметнее выставили пикеты, чтобы оказать помощь отступающим войскам в случае преследования их толпой, а все входы на пирс надежно заблокировали.

Теперь дело оставалось только за честью и совестью. Я заранее предупредил диктаторов, что, когда решу, что настал подходящий момент для эвакуации, я без дальнейших предупреждений выведу свои войска. Следовательно, я действовал бы правильно, если бы поступил в соответствии с этим и ускользнул бы без всякого предупреждения. Но на войне никогда не бывает ничего определенного, и после нашего отъезда могут произойти чудеса, которые позволят жителям – если им представится такая возможность – удержать город; а тайное отступление, оставляющее бреши на наиболее важных участках линии фронта, не даст им ни малейшего шанса. Турки еще не попали в сам город; однажды их уже охватила паника, и они бежали в момент победы при обстоятельствах, очень похожих на нынешние, и такое могло случиться вновь.

Вместе с тем считалось делом предрешенным, что в случае предупреждения мною диктаторов о своих намерениях они направят на нас собственные войска и пушки флота. Проблема спасения моей чести и чести моих людей оказалась делом нелегким.

В конце концов я решил рискнуть и сообщить диктаторам о своих намерениях, а не оставлять их с чувством (несправедливым, но естественным), что англичане предали их. Поэтому я послал капитана Брэя, моего русского адъютанта, с письменным сообщением к диктаторам, кратко сообщив им, что собираюсь вывести свои войска. Когда капитан Брэй добрался до главного здания правительства, оно находилось под сильным обстрелом, и те из диктаторов, которые оставались там вместе с различными комиссарами и депутатами, пребывали в таком замешательстве, что просто ответили: «Делайте что хотите». Пока что это прозвучало удовлетворительно, но на настроение нельзя полагаться, и я не ослабил ни одной из мер предосторожности.

До самого заката бушевала жестокая битва, и вся безопасность отступления зависела от того, сможет ли Северный Стаффордширский продержаться на южных хребтах до темноты.

Ничто не могло превзойти храбрость этого батальона, который полностью выполнил свою миссию. Вся бригада действовала с беспримерной стойкостью и слаженностью, и можно поведать много историй о героических жизнях, положенных в этот последний день боев за Баку. Среди прочих был очень хороший солдат, майор Бересфорд Хэвлок из Северного Стаффордширского, внук знаменитого сэра Генри Хэвлока из Лакхнау, смертельно раненный во время командования своими людьми и до последнего вздоха продолжавший спокойно и четко отдавать приказы.

С заходом солнца битва стихла; обе стороны чувствовали напряжение четырнадцати часов непрерывного сражения. Большим преимуществом этого было то, что теперь вывод войск облегчался, к тому же к этому часу потери почти полностью прекратились. Проблема вывоза раненых в темноте и при всех имеющихся затруднениях являлась для меня кошмаром, и я был рад, что она разрешилась сама собой таким образом.

Вскоре после наступления темноты всех больных и раненых благополучно подняли на борт «Курска» и «Або», и оба парохода отплыли в Энзели. Им было приказано не оказывать никакого сопротивления, в случае встречи с флотом исполнять все приказы и объяснять, что на пароходах находятся больные и раненые, против эвакуации которых не должно возникнуть никаких возражений. К счастью, нам удалось увести оба корабля до того, как в городе появились подозрения. Вряд ли с нами все пройдет так просто.

К 10 часам вечера все войска и орудия уже находились на борту «Крюгера». Артиллерийских лошадей мы смогли передать части отряда Бичерахова, у которого нашлось для них место на пароходе, на котором они эвакуировались на север, чтобы вернуться в свою штаб-квартиру в Петровске. Теперь оставалось только взять на борт как можно больше боеприпасов и проследить, чтобы полковник Роулинсон был готов следовать за ними на своем маленьком пароходе.

Арсенал, которым командовал полковник Роулинсон, находился в 600 ярдах от нашей пристани и имел собственный небольшой причал. В течение дня он занимался тем, что перевозил содержимое арсенала на пришвартованные в гавани баржи, которые при необходимости можно было в любой момент затопить. Но, очевидно, намного выгодней вывезти с собой эти боеприпасы и запасы, которые могли бы пригодиться нам при возобновлении операций. Для этой цели полковник Роулинсон реквизировал небольшой пароход «Армянин» водоизмещением всего 200 тонн и полностью загрузил его оружием, боеприпасами и взрывчаткой. Экипаж корабля взбунтовался и решил не выходить в море. Не приходилось сомневаться, что, если их принудят к отплытию силой, они пойдут неверным курсом, поэтому было принято решение, что, когда я буду готов отплыть на «Крюгере», я спущу с мачт свои три фонаря (которые служили путеводным знаком для каждого солдата, который мог заблудиться в городе), и полковник Роулинсон, увидев это, отчалит на своем пароходе и немедленно последует за нами. На словах все это довольно просто, но на самом деле оказалось столь сложно, что удивительно, как «Армянин» вообще выбрался оттуда. О том, как все сложилось, мы расскажем позже словами самого полковника Роулинсона.

Теперь, когда все было готово к отплытию, за исключением некоторых боеприпасов, которые мы все еще грузили на «Крюгер», произошло событие, которое я предвидел.

Моральный дух диктаторов и города то поднимался, то падал – и не в зависимости от хороших или плохих известий, поступавших от сражающихся войск, а из-за уменьшения или увеличения количества разрывавшихся рядом с ними в городе снарядов. Единственные снаряды, которые не имели значения, были, конечно, те, что падали в городе, но в городах привыкли думать иначе.

В Баку, когда город сильно, но без значительных потерь обстреливался, люди вопили: «Все пропало!» Когда же орудийный огонь снарядов сосредотачивался на сражающихся войсках и все могло быть действительно потеряно, они кричали: «Мы спасены!»

Теперь, когда обстрел города прекратился, моральный дух диктаторов возрос, а боевой дух, который до сих пор так хорошо скрывался, разыгрался не на шутку. В очередной раз раздался