Протопоп Аввакум. Жизнь за веру - Кирилл Кожурин

12 мая 1662 года сын боярский Иларион Борисович Толбузин, назначенный нерчинским воеводой вместо А.Ф. Пашкова, принял от последнего в Иргенском остроге остатки его полка. Толбузин привёз с собою также царскую грамоту, в которой Аввакуму велено было «ехать на Русь». Новый воевода принял у Пашкова три острога — Нерчинский (Верхшилкский), Телембинский и Иргенский. Во всех трёх острогах находилось в общей сложности всего 75 служилых людей и практически полностью отсутствовали съестные припасы. «Без малого 400 человек, умерших от голода и погибших в боях, — такова была цена Даурской экспедиции, продолжавшейся более 6 лет» (Шашков).

25 мая бывший даурский воевода, погрузившись на дощаники вместе со своим семейством и многочисленной челядью, отправился в Москву. «Он поехал, а меня не взял, — вспоминал Аввакум, — умышлял во уме своем: “хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы”. Он в дощениках со оружием и с людьми плыл, а слышал я, едучи, от иноземцов: дрожали и боялись».

И бояться действительно было чего. Плавание по забайкальским рекам с небольшой охраной было в те времена делом весьма опасным. Так, Онуфрий Степанов в 1654 году сообщал с Амура, что «государеву ясачную казну послать стало нельзя, потому земля вся сколыбалась, драки стоят частые, с малыми людми послать стало невозможно, но чтобы с государевою казною иноземцы какого дурна не учинили…». А в 1662 году, когда ехали Пашков и Аввакум, началось крупное восстание сибирских племён.

Впоследствии в Москве Аввакуму и Пашкову суждено будет встретиться вновь. При возвращении в Москву отставленного воеводы и прощённого царём протопопа положение резко изменилось в пользу последнего. В одной из редакций аввакумовского «Жития» сообщается: «Царь мне ево головою выдал». Это вполне вероятно, если учесть, что царь ещё в 1658 году велел «отставить» Пашкова от воеводства за первое избиение Аввакума. Осуждённый Пашков пытался откупиться: «Давал мне на Москве и денег много, да я не взял». Наконец грозный воевода покорился: «Видит беду неминучюю, — прислал ко мне со слезами. Я к нему на двор пришел, и он пал предо мною, говорит: “Волен Бог, да ты и со мною”». Аввакум воспользовался данной им над своим обидчиком властью как истинный добрый пастырь. В своей челобитной к Алексею Михайловичу он писал о Пашкове: «Молю тебя, государя, о воеводе, которой был с нами в Даурах, Афонасей Пашков, — спаси ево душю, якож ты, государь веси. А время ему и пострищись, да же впредь не губит, на воеводствах живучи, християнства. Ей, государь, не помнит Бога: или поп, наш брат, или инок — всех равно губит и мучит, огнем жжет и погубляет». Но при этом Аввакум, по- христиански прощая своего врага, просил царя: «Токмо, государь, за мою досаду не вели ему мстити… Аще и стропотное, но мое он чадо… и чадо мое, и брат мне по благодати: едина купель всех нас породила, едина мати всем нам Церковь, един покров — небо, едино светило — солнце. Аще и досаждают, но любовию их нам приимати».

Заботясь о спасении души Пашкова, отягчённой многими злодеяниями, протопоп осуществил своё давнишнее желание: «с чернцами чюдовскими постриг и поскимил» его в Чудовом монастыре. Однако Пашкову недолго суждено было пребывать в иноческом образе — его разбил паралич («рука и нога… отсохли»), и он вскоре умер (в 1664 году). В 1673 году в письме из пустозёрской темницы к своей семье Аввакум писал: «Помните, зверь даурский всяко распопу беднова, еже есть меня, протопопа, умышлял погубить, а не явно ли Божия милость? На Москве в руки мне Бог его выдал, — растеняся, лежит предо мною, что мертвой! Помнишь, жена, как он мне говорит: “ты волен, и со мною что хощешь, то и сотворишь!” А я постриг его и посхимил по воли Божии и по докуки своей к Нему, Свету. Помнишь ли, в Даурах казаком на поезде говорил и в Енисейске Ржевскому, и везде по городом: “мне, — реку, — Пашкова постричь надобно!” Да Бог мне тово и дал. А то вы не ведаете, как о том докучал Богу».

С отъездом воеводы-мучителя злоключения для Аввакума и его семьи не закончились. Впереди была трудная, полная опасностей дорога, пролегавшая «промеж орд и жилищ иноземских». Спустя месяц после отъезда Пашкова Аввакум, взяв с собой в лодку старых, больных и раненых, непригодных к суровой жизни, — «человек с десяток» — отправился в обратный путь, который займёт более двух лет. Семья самого протопопа на тот момент состояла из семи человек: сам Аввакум, «протопопица», сыновья Иван и Прокопий и три дочери — Агриппина, Акилина и Ксения, родившаяся уже в Сибири и крещённая отцом после отъезда Пашкова, поскольку воевода не давал Аввакуму для совершения крещения ни мира, ни масла. «Уповая на Христа и крест поставя на носу, поехали, амо же Бог наставит, ничево не бояся».

Взял с собой Аввакум и двух своих давних недоброжелателей, пашковских приспешников, много ему досаждавших в Даурском походе. В этом сказались его поистине христианское беззлобие и нелицемерная любовь — даже к своим врагам.

«Да друга моего выкупил, Василия, — пишет Аввакум, — которой там при Пашкове на людей ябедничал и крови проливал и моея головы искал; в ыную пору, бивше меня, на кол было посадил, да еще Бог сохранил! А после Пашкова хотели ево казаки до смерти убить. И я выпрося у них Христа ради, а прикащику выкуп дав, на Русь ево вывез, от смерти к животу, — пускай ево, беднова! — либо покаятся о гресех своих. Да и другова такова же увез замотая».

Второго «замотая» казаки никак не хотели отпустить с Аввакумом, и ему пришлось бежать от скорой расправы в лес. Дождавшись на пути протопопа, он с плачем бросился в его карбас, умоляя о пощаде. Здесь показалась погоня, и Аввакум, сжалившись над «замотаем», пошёл на обман. Спрятав его на дне судна и покрыв постелью, он велел своей жене и дочери лечь сверху. «Везде искали, а жены моей с места не тронули, — лишо говорят: “матушка, опочивай ты, и так ты, государыня, горя натерпелась!” А я, — простите Бога ради, — лгал в те поры и сказывал: “нет ево у меня!” — не хотя ево на смерть выдать. Поискав, да и поехали ни с чем; а я ево на Русь вывез».

В дороге оскудели запасы пищи, но тут по молитвам Аввакума с «братией» Бог послал «изубря, большова зверя» — крупного оленя. Тем и питались, пока не достигли Байкала. У «Байкалова моря» встретили русских людей, промышлявших охотой и рыболовством. Они сердечно обрадовались, встретив в сибирской тайге земляков, и дали протопопу и его спутникам пищи: «…плачют, миленькие, глядя на нас, а мы на них. Надавали пищи, сколько нам надобно: осетров с сорок свежих перед меня привезли, а сами говорят: “вот, батюшко, на твою часть Бог в запоре нам дал, — возьми себе всю!” Я, поклонясь им и рыбу благословя, опять им велел взять: “на што мне столько?” Погостя у них, и с нужду запасцу взяв, лотку починя и парус скропав, чрез море пошли».