Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев

Указываю тебе на вопиющие неточности:

1) В моем стих-нии «Зимний пейзаж» из книги «Таким образом» на стр. 37 есть строки:

Как мало еврея в России осталось,

Как много жида развелось.

…как мало в России осталось еврея,

Как мало осталось меня…

А тех строк, что приводишь ты, называя моими, у меня нет — их сочинил ты сам, не имея моей книги, не имея желания читать поэзию вообще чью-либо, кроме окружающей тебя писсреды. Имеешь право. Я потому и не присылаю тебе свои новые книги.

Но к цветаевскому «поэты — жиды» мои строки в данном стих-нии никакого отношения не имеют. Ты зарезался возрастом, как герой Щедрина зарезался огурцом.

2) После цикла «Пять стих-ний о болезни моей матери» моя мать не была ни слепой, ни беспомощной, ни лежачей, ни дряхлой — она прожила еще 34(!) года, будучи настолько активным, подвижным, деятельным и остроумным человеком, насколько это мыслимо для нынешних 40-летних, да!.. Я «отмолила» совсем не ту развалину, что ты себе вообразил, размышляя в тисках спецзаказа. Опять же зарезался возрастом.

3) Мыс Желания — это местность на Новой Земле, в Арктике, где в 56-м году, когда я там была, испытывали нечто, и я попала в зону повышенной радиации, живя на зимовье этого мыса. Сущая реальность, а не символическое название. Все трагичней и чище.

4) Если бы ты потрудился прочесть мое знаменитое эссе «Быть поэтессой в России», первая строка которого «Труднее, чем быть поэтом», ты бы не навалял столько вранья, подгоняя мою филологическую игру под свой физиологический ответ. Опять зарезался возрастом, испустил газы грязных сплетен и завистливой клеветы.

5) Я не только пишу о старшей сестре как о младшей, но и в стих-нии «Пуща-Водица» из книги «Таким образом» сообщаю, что в 10 лет я была старше матери моей — и намного!.. Ты путаешь метрику из ЗАГС’а с метрикой поэтического космоса. Но хуже того, ты заподозрил меня, человека чистой силы, в мелком плутовстве и даже, поработав сыщиком, разоблачил. Маразм.

6) Твой спецзаказ желает, чтобы я умерла молодой, а они бы все эту смерть полюбили. Хрен вот! Перебьетесь! Издаю новую книгу, прекрасную, как не знаю что, — слов нет!..

7) А уж если бы я «фильтровала», как ты пишешь, — тогда за что бы я сидела в «черных списках» при всех властях и чем бы я так разъяряла и ужасала других поэтиков, подыхающих от зависти к моей абсолютной свободе и честности при всех режимах? Отличный вопрос, но тебе слабо на такое ответить.

8) Стихние «Суровой нитью» было написано, когда вся эта книга уже родилась, — оно после книги, и до него эта книга была совсем не об этом, поскольку вся поэзия вообще — ни о чем таком, о чем ты привык думать.

9) В твоем обо мне сочинении есть подлое вранье, от которого тебе всячески следовало воздержаться, поскольку я — человек чистый и сильный, а в дружбах своих — крайне чистоплотный и самоотверженный. Такими отношениями, Володя, не разбрасываются на читательской помойке.

10) Н. Иванова никогда не была моей подружкой — масштаб не тот, и ты недооценил мою исключительную способность — жестко держать дистанцию. Зря недооценил!..

В моем случае ты подорвался на спецзаказе, как шахид на бомбе, и полетело из твоей головы такое «забавное» дерьмо, которое приличные люди в туалете сливают водой из бачка. Что я и делаю в данном случае.

Конец связи.

Относительности замеченной ею неточности в цитате — такие ошибки неизбежны у Тургенева, Толстого, Достоевского, Блока (см. примечания к их собр. соч.), а Честертон, когда редактор уличал его в неточном цитировании, вплоть до ложной атрибуции стиха Роберту Браунингу, тем не менее исправлять отказывался: «Я цитирую на память — и по склонности натуры, и из принципа. Для того и существует литература, она должна быть куском меня самого». Как раз я сверяю цитаты, но цитату Юнны о евреях привел по памяти, переврал — убежден, что у меня вышло лучше и глубже, хоть и по-другому.

В тот же день

Дорогая Юнна! «Улыбнись, ягненок гневный с Рафаэлева холста…» И чего ты на меня открысилась? Неужели тебе мало реальных врагов окрест? Или вы там совсем уже оху*ли в напряге «по добыче славы и деньжат», что реал от вас ускользает, а взамен монстры и чудища? Или вы сами стали монстрами?

Во-первых, я послал тебе веб-сайтовы адреса с полдюжиной моих эссе, рассказов и глав из «Записок скорпиона» — как посылал и прежде, но ты обратила внимание только на рассказ о себе, что не по-товарищески по отношению к товарищу. Там были еще достойные персоналии.

Во-вторых, период, о котором писать, — свободное право выбора автора, и если бы писал о Пастернаке, то о раннем. А это сокращенная глава из «Записок скорпиона», где я пытаюсь из Нью-Йорка писать о Москве, чтобы вышел роман на пределе честный и вровень с «Тремя евреями» («Роман с эпиграфами»). Потому и пишу о той Юнне Мориц, которую близко знал из Питера и в Москве с редкими временны´ми перехлестами (типа отзыва Бродского об «изумительной Юнне»). Чего от тебя никак не ожидал — такой толстокожести к жанру. Даже в биографиях — от Андропова до Бродского — отбираю исключительно то, что лично мне интересно. А тебе я не биограф и не рецензент, но мемуарист, хоть и с уклоном в литкритику.

Кстати, еще до того, как послал веб-сайтовый адрес этого отрывка нескольким знакомым, стал получать на него восторженные отзывы по другим публикациям (в бумажных — твой портрет с прижавшимся к твоему бедру Митей). Отовсюду — от Москвы и Израиля до американских штатов. И само собой — о тебе как прекрасном поэте. И что мне удалось это показать как никому. Бывает: читатели умнее авторов. В данном случае — прости — тебя. Не думаю, что кто-нибудь способен так о тебе написать, как я.

О твоей маме написал с твоих тогдашних слов, но вставлю твое сегодняшнее добавление. Стихотворную ошибку в «евреях» исправлю. (Подумал — и оставил как было.) Хотя мой вариант — согласись! — тоже хорош. И вообще слово «жид» предпочитаю «еврею» — в том числе по отношению к себе. И Эфроса, Слуцкого, Бродского воспримал именно как жидов. Но это разговор не терминологический, а метафизический. За исправление — спасибо. Все остальное, извини, понос. Включая, что не посылаешь мне новых книг — в прошлом году прислала две. А что за ху*ня о спецзаказе? Как метафора — пошлость, как реальность — бред.

«Записки скорпиона» получаются замечательной книгой. И глава о тебе — не из худших. Жаль только, что ты не хочешь (или не можешь) остаться прежней Юнной Мориц — «Останься пеной, Афродита…», но из воспоминаний, пусть даже романного жанра, тебя уже не вычеркнешь такой, какой ты была. И за то спасибо.