СТРУНА ИСТОРИИ - ГУМИЛЕВ Николаевич

Шиваитам же, наоборот, — категорически запрещалось соприкосновение с дамским полом, но вменялись в обязанности наркотические и опьяняющие напитки, для того чтобы как можно скорее изнурить свою плоть, уничтожить ее, чтобы она восстановилась заново. Идея переселения душ, естественно, осталась, потому что она была в основе всей восточной мудрости.

Иногда шиваиты с вишнуитами спорили, но эти споры не были, как мы бы сказали, антагонистическими, они, скорее, походили на борьбу демократической и республиканской партий в Америке: одна дополняет другую. Порядка в это время в Индии было довольно мало, потому что Южная Индия с трудом подчинялась новому раджпутскому режиму, но они ее все-таки завоевывали и наводили свой порядок.

Кончилось это довольно быстро. Когда мусульмане появились на границе Индии, — сначала арабы по морю высадились в Синде, а потом среднеазиатские Газневиды[413] начали делать походы через Гиндукуш (через Хайберское ущелье, прозванное «воротами в Индию»), то они не встречали сопротивления разрозненных индусских княжеств. Объединиться эти раджпуты никак не могли, и потому их довольно быстро подчинили себе мусульманские властители, установив в Индии мусульманскую верховную власть. Но эти мусульманские султаны ничего не могли поделать с настроем жизни, со стереотипом поведения, с местными воззрениями и всеми этнографическими особенностями, которые установились в результате этого пассионарного толчка.

И как ни странно, и мусульмане, и сменившие их англичане вынуждены были с этим мириться, иногда даже во вред себе. Потому что, если какой-нибудь мусульманский султан вдруг нарушал какой-нибудь обычай индусов, то его в один прекрасный момент кусала кобра. Вот идет он по своему дворцу в гарем, скажем, а кобра выскочила и укусила. — Неприятно, лучше не нарушать обычаи индусов. Мусульманские владыки знали это очень хорошо.

Англичане с такими вещами справлялись. Но они спасовали перед другой коллизией. Дело в том, что когда выросли такие большие торговые города, как Бомбей (а это город с несколькими миллионами жителей), то неприкасаемые, которые только одни и могли заниматься уборкой улиц (ни один индус, под угрозой потери касты, не возьмет метлу в руки), повысили цену на свой труд. А жившие там англичане и англичанки не могли у себя дома вытереть пыль (хотя это им ничего не стоило — взял тряпку и обтер) под угрозой того, что с ними перестанут общаться все индусы. Поэтому им приходилось нанимать домработницу — какую-нибудь индуску из низшей касты, которая приходила, вытирала пыль и брала половину зарплаты мужа. А когда они уж совсем обнаглели, то устроили забастовку метельщиков и уборщиков во всем Бомбее, и ни одного штрейкбрехера не нашлось, представьте себе! Лучшие адвокаты у них были, так как они были — каста, они имели свою организацию. Они выбрали талантливых мальчиков из своей среды (там, естественно, были способные ребята), которых послали в Англию — в Оксфорд и Кембридж. Те кончили юридические факультеты, стали адвокатами, вернулись и начали представлять их интересы. Самым выгодным оказалось — быть членом низшей касты. И доходы, и работа непыльная (пыльна, но денежна!), и при этом никакой конкуренции.

Так что новый стереотип поведения оказался чрезвычайно жизнестойким. Он дожил с VII–VIII в., когда он установился, до XX в. Как будут с этим справляться новые правители Индии, я не знаю. Касты отменил только Неру.[414] Но Неру был индус только по рождению. По всему своему строю жизни, по настрою, по профессии, по образованию, по всему, — это был просто английский журналист. И, естественно, он ввел английские порядки. А что-то из этого получится, вы сами посмотрите. Я не знаю.

Совершенно иначе дело пошло в Тибете. Тибет — страна горная и изолированная, но изолированная довольно относительно. В V в. северная и западная части Тибета были населены индоевропейскими племенами, близкими к индусам. Там жили дарды и моны. Они поддерживали светлую религию Митры, но очень искусились в колдовстве и волшебстве: они порчу наводили, какие-то травы у них были, гипноз. Всего такого у них было полным-полно, и при этом сами они были европеоидного типа. А вот здесь (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. — Прим. Ред.) из Южного Китая некитайские племена постепенно поднимались по великой реке Брахмапутре (здесь она называется Сампо), и их там назвали кяны. В Тибете они встретились с дардами и монами.

О происхождении тибетцев, возникших на месте этого этнического контакта, у самих тибетцев была легенда, предвосхитившая Дарвина, — что тибетцы произошли от обезьяны.[415] Но только, в отличие от Дарвина, они считали, что обезьяна — это был самец, а самка была ракшатица, ну, вроде самки лешего. Ракшасы — это горные лесные духи. И вот, когда она увидела этого прекрасного царя обезьян, который решил спасаться по буддийской вере в Тибете, она в него влюбилась, пришла к нему и потребовала, чтобы он на ней женился. Бедный этот самый царь обезьян — отшельник, ученик бодисатвы Авалокиты, он меньше всего хотел удовлетворить желание этой ведьмы. И вообще, он хотел заниматься спасением души и отшельничеством. А вместо этого, вот тебе пожалуйста, явилась такая вот влюбленная. И он категорически отказался. Тогда она спела ему песню:

О, обезьяний царь! Услышь меня, молю!

По воле злой судьбы, я — бес, но я люблю.

И страстью сожжена, теперь к тебе стремлюсь.

Со мной не ляжешь ты, — я с демоном сольюсь!

По сотне тысяч душ мы будем убивать,

Мы будем жрать тела, мы будем кровь лизать,

И породим детей — жестоких, словно мы.

Они войдут в Тибет. И в царстве снежной тьмы

У этих бесов злых возникнут города,

И души всех людей пожрут они тогда.

Подумай обо мне и милосерден будь,

Ведь я люблю тебя, приди ко мне на грудь!

Бедный отшельник, испуганный такой настойчивостью, обратился к бодисатве Авалоките и стал ему молиться:

Наставник всех живых, любви и блага свет!

Я должен соблюдать монашеский обет.

Увы, бесовка вдруг возжаждала меня,

Мне причиняет боль, тоскуя и стеня,

И крутится вокруг и рушит мой обет.

Источник доброты! Подумай, дай совет!

«Авалокита подумал, посоветовался с богинями Тонир и Тара и сказал: «Стань мужем горной ведьмы». А богини закричали: «Это очень хорошо, даже очень хорошо!» (Смех в зале.)

И народили они детей. Дети были самые разные, одни — были умные, похожие на отшельника, другие — хищные, похожие на маму. Но все они хотели есть, а есть было нечего. Потому что отец и мать, занятые самосовершенствованием, о них не заботились, и они стали кричать: «Что же нам есть?»

Тогда этот самый отшельник обратился опять к Авалоките и пожаловался ему, что вот теперь:

Сижу в грязи, средь сонмища детей, -

Наполнен ядом плод, возникший из страстей.

Греша по доброте, я был обманут тут.

Мне давит душу страсть, страдания гнетут.

Духовные дела и мук духовных яд

И боли злой гора всегда меня томят.

Источник доброты! Ты должен научить,

Что надо делать мне, чтоб дети стали жить?

Сейчас они всегда, как бесы, голодны,

А после смерти в ад низринуться должны.

Источник доброты! Скажи, скажи скорей

И добрый мне совет пролей, пролей, пролей!

Авалокита помог ему и дал бобы, пшеницу, ячмень и всякие плоды и говорит: «Брось в землю. Они вырастут — будешь кормить детей».

И вот из этих детей появились тибетцы. Как видите, легенда довольно точно передает коллизию, которая исторически подтверждается: наличие двух этнических субстратов, которые в условиях пассионарного толчка консолидировались и создали единый, монолитный и весьма энергичный, хотя и многоэлементный, мозаичный внутри системы тибетский этнос.

В основе этого дела была религия бон и племена, которые возникли на базе дардского, монского, с одной стороны, а с другой — монголоидного кянского элемента (кян — древнее слово, так назывались монголоидные тибетцы).

В общем, оказалось, что Южный Тибет (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. — Прим. Ред.) представляет собой долину, заселенную разными племенами, со своими племенными вождями, скрепленную одной верой, той самой митраистической, о которой я рассказывал, и не имеет возможности никак объединиться. Потому что каждое племя, естественно, не хочет признать главенства другого племени.