Поэзия зла - Лайза Рени Джонс

и лезу в сумку за полицейским значком, который выкладываю перед собой.

– На этом закончим, – говорю я, вставая и идя к двери.

Мур меня не останавливает, что не удивительно. Я тоже шагаю без остановки. А когда выхожу из участка, то сама удивляюсь тому грузу, который спадает с моих плеч. И никакого сожаления.

– Джаззи!

На голос Лэнга я с глубоким вдохом оборачиваюсь. Он догоняет меня трусцой и останавливается рядом.

– Ты сдала свой значок?

– Да. На этом финиш.

– Да перестань. У нас история как ни у кого, образцовая. Я прикрою тебе спину.

– В том-то и дело, Лэнг. Мне не нужно прикрытие за счет лжи. Именно к такому выводу я пришла. Вся эта работа, с которой я порываю, – одна большая, сплошная ложь.

– Я заскочу вечером, и мы поговорим.

– Меня не будет дома.

Я поворачиваюсь и иду к своей машине. Сажусь, завожу мотор.

Стоя на светофоре, делаю то, чего не делала уже бог весть сколько. А именно, набираю маму не в ответ на ее звонок, а сама.

– Милая, как ты там? – спрашивает она.

– А ну-ка, мам, как насчет того обеда?

Та смеется:

– Ты хотела сказать, ужина? Времени уже почти шесть.

– Да ты что? Значит, ужина.

Кидая на сиденье трубку, я понятия не имею, что ждет меня в будущем, кроме посиделок с мамой, но ужин, в любом случае, – хорошее начало. Теперь я сама себе хозяйка, и никто другой.

Глава 89

Ужин с мамой – самый лучший, какой был у меня за последние годы. Мы с ней встречаемся в мексиканском ресторанчике рядом с больницей, где она работает, и несколько часов болтаем о моем будущем. Насчет моего ухода из полиции она пытается скрыть свое облегчение, но тщетно. И я, в принципе, не ропщу. Бывает, я злюсь на нее из-за ее розовых очков, когда речь заходит об отце, но пора уже это пережить. Она любила его. И вот теперь его нет, а ее не отпускает страх, в том числе и за меня. После ужина мы пролезаем в дом престарелых, но дед, увы, уже заснул. Мать выходит переговорить с медсестрой, а я в это время прокрадываюсь к его кровати и целую его родную, морщинистую щеку, слегка разочарованная тем, что он не реагирует. Уже перед уходом у него на подоконнике обнаруживаю книгу стихов и пачку хлопьев. А еще – две чашки, обе с остатками молока. Мне печально из-за того, что кто-то заменил ему меня, и я даю себе зарок его навещать. А затем беру книгу и читаю название.

Здесь есть еще и блокнот с записями моего деда, и я смотрю на строку, сделанную его еще вполне твердым почерком: «“Бесплодная земля” Т. С. Элиота: Второе издание с аннотациями». Томас Элиот не только нобелевский лауреат и один из самых выдающихся поэтов своей эпохи, но еще и один из любимых авторов моего деда. «Бесплодная земля» – вещь глубоко эмоциональная, написанная после Первой мировой войны; состоит из пяти частей. До сих пор помню их последовательность: «Погребение мертвого», «Игра в шахматы», «Огненная проповедь», «Смерть от воды» и «Что сказал гро м».

В блокноте – цитата, взятая из последней части. По иронии судьбы, если рассуждать на тему «судов» Поэта, эта часть как раз и завершается картиной суда:

В этой впадине гнилостной между горами

В утлом свете луны трава поет

Пониклым могилам…

Эти слова цепляют за живое, и по спине вдруг пробегает дрожь, пробуждая что-то темное, вязкое… Образ обнаженного Дейва, привязанного к стулу, заставляет меня вскочить на ноги. Тяжелое предчувствие гнездится глубоко в моем нутре, и я знаю: Ньюман Смит хотя и мертв, но Поэт все равно будет теперь обитать в моих кошмарах. Глава 90

Уэйд звонит прямо перед тем, как я укладываюсь спать, – в свою первую ночь без значка.

– Твой уход меня не удивляет.

– Он удивляет даже меня.

– Все это витало в воздухе, после того как умер твой отец, а ты захотела перейти в отдел внутренних расследований. Значит, ты готова к переменам.

– Это разговор о вербовке в ФБР?

– Отнюдь. Ты просто сняла розовые очки своей матери и через это сразу изменилась.

Он приводит в пример многие разговоры, что велись у нас в те месяцы.

– Это плохо?

– Это необходимо. По сути это часть того, чем мы занимаемся и как выживаем. И это же делает нас лучше в наших делах. Мысли обогащаются, а сами мы становимся более разноплановыми.

– Не знаю, что в этом для меня.

– Ничего, разберемся. Отдыхай. Ты – свободная женщина, а в мире стало одним убийцей меньше.

На этом мы заканчиваем, а меня за машинальным прокручиванием нашего разговора накрывает сон. Нежданно благим образом я сплю безо всяких кошмаров и наутро просыпаюсь бодрой и освеженной, хоть и без значка.

Начинаю свой день с пробежки. Честно говоря, что-то в истории с самоубийством Ньюмана меня по-прежнему гнетет, хотя и не так явно. Я не даю этим мыслям ходу, а беру и включаю в «ушах» Гарта Брукса, выкидывая Поэта из головы. Моя пробежка заканчивается у кофейни, где я внезапно спохватываюсь, что ничего не слышу ни от Лэнга, ни от своего крестного. Лэнг еще ладно, но шеф?.. Ему-то, по идее, должно быть небезразлично, что я подала в отставку; хотя и первой к нему я тоже не обращалась.

Со стаканом кофе выхожу на улицу. В какой-то момент мимо меня снова дефилирует бегун в неоновых туфлях, разом воскрешая воспоминания о той сумрачной злобе, что ощущалась непередаваемо знакомой и близкой. Бегун наверняка обитает где-то по соседству. Я сама, бывает, пересекаюсь на дню с одними и те же людьми. Тем не менее сейчас я звоню Чаку и прошу его просканировать «парня в неоновых кроссах» на кадрах с камер. К полудню Чак находит его по съемкам двухнедельной давности. Похоже, это в самом деле просто бегун.

Вскоре после звонка Чака – а возможно, именно из-за него – я шлю все к черту и еду к риелтору, который выставляет мою квартиру на продажу. С наваром от сделки я смогу приглядеть себе что-нибудь в другом месте и жить там, пока не решу, какой станет следующая глава моей жизни. А вечером я после большого перерыва наведываюсь в студию карате, на спарринг с Хитманом Маккоем, прозвище которого – Боек – иллюстрирует его