Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По мнению доктор Хэма, комплексное ПТСР еще более осложняет восприятие базовых чувственных инстинктов. Мы – нервные существа, всегда готовые к опасностям и конфликтам, и видим мы именно это. А к тому, что происходит в действительности, мы зачастую слепы.
Поэтому доктор Хэм рекомендует то, что Далай-лама называет «эмоциональным разоружением – готовностью воспринимать мир реалистично, не поддаваясь страху или ярости». На каждое узкое, основанное на страхе толкование комплексного ПТСР есть глубокая истина – сложная и многослойная. Конечно, познать эту истину не всегда возможно, потому что наши близкие и сами могут ее не осознавать. Важно строить все взаимодействия с желанием понять эту истину, а не со страхом. Доктор Хэм сказал, что в сложных ситуациях я должна спрашивать: «Что причиняет тебе боль?», а не «Я причиняю тебе боль?».
Доктор Хэм демонстрировал такое «любопытство» на наших сеансах. Мы беседовали, и вдруг он замирал, смотрел в потолок и спрашивал: «Что я делаю?» или «Что происходит?». Я сидела и ждала объяснений, а он говорил: «Мне кажется, я ворчу на вас, потому что работать с вами очень сложно», или «Кажется, я пытаюсь своим пониманием сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше», или «С вами только что что‑то произошло. Почему выражение вашего лица изменилось?». Каким облегчением для меня стало общение с человеком, абсолютно открытым и честно рассказывающим, что происходит в его разуме! Он искренне желал понять, что со мной происходит.
Через пару недель сеансов и последующего анализа их расшифровки в поисках разногласий с доктором Хэмом, я наконец‑то начала замечать такие же разногласия во взаимодействиях с другими людьми. Я рассказала доктору Хэму, как обедала с двумя друзьями и мне казалось, что я постоянно форсирую разговор или пытаюсь притворяться.
– Рад, что вы это заметили, – кивнул доктор.
После того обеда я чувствовала себя немного напряженной и решила обсудить детали с доктором Хэмом, чтобы понять, что же происходило на самом деле. Я была плохой хозяйкой? Слишком много говорила, не думая о других? Я – плохой человек?
– Успокойтесь. Кто были вашими гостями – две подруги, два друга или пара?
– Девушка и молодой человек.
– Они оба одиноки?
– Мм… да. Но мне кажется, они не заинтересованы друг в друге.
– Вы пригласили двух одиноких людей разного пола? Одно это уже создало напряженность, – усмехнувшись, сказал доктор. – Довольно странная атмосфера. Но это легко исправить – в следующий раз приглашайте больше гостей.
Я сразу же стала использовать эти идеи. Однажды к нам на обед пришел брат Джоуи. Он сказал, что недавно повредил руку. Я стала рассказывать ему, как повредила большой палец на руке, но он отреагировал на мои слова как‑то без энтузиазма. И тогда я подумала: «Похоже, я веду себя неправильно. Наверное, не следовало сравнивать наши травмы, тем более что моя была совсем несерьезной. Наверное, я должна была просто подтвердить его боль и посочувствовать». На следующий день я отправила ему сообщение: «Мне так жаль, что ты повредил руку. Это очень выматывает». И там же поделилась с ним парой ссылок на обезболивающие мази, которые помогали мне самой. Он меня поблагодарил. «Похоже, теперь я поступила правильно», – подумала я.
Но таких важных моментов все же было немного, и случались они редко. Однажды я рассказала доктору Хэму о подруге, которая только что пережила тяжелый разрыв.
– Я выслушивала ее часами, но мне не кажется, что от этого ей стало легче. Может быть, мне не нужно было давать ей советы? Может, стоило просто сказать: «Как же тебе тяжело!»? Может быть, она этого и хотела?
– В точку! Подобные слова были бы очень полезны.
– Вы так думаете? Вот черт!
Весь сеанс я терзалась угрызениями совести из-за того, что не подумала об этом раньше.
– Вы снова погружаетесь в терзания, – заметил доктор Хэм. – Сработал триггер. Не поддавайтесь этому чувству.
Каждый раз, когда он это говорил, я начинала спорить:
– Нет, я вовсе не терзаюсь. Я вообще не знаю, что такое терзания. Никаких триггеров!
А он просто кивал. В конце концов, я осознавала триггер, смущалась, что не заметила этого сама, начинала терзаться еще сильнее и мгновенно погружалась в состояние «я никому не нужна и умру в одиночестве». В такие моменты, когда я начинала говорить о себе ужасные вещи, доктор Хэм безуспешно пытался подавить смех и называл меня глупенькой. Почему‑то (приписать это могу только своему азиатскому происхождению!) я не принимала этого на свой счет и начинала парировать: «Я не глупая, это вы глупы! ГЛУПЕЦ!» Мы начинали смеяться вместе, и после этого я могла продолжать работу.
* * *
Как‑то мне приснился сон, что я учусь рисовать. Я подружилась с двумя женщинами, мы рисовали закаты на ранчо и очень сблизились. Когда мы рисовали море, одна из них заговорила о своем разводе. Говорила, говорила и говорила. Тогда я сказала ей: «Это действительно очень выматывает… Кстати, не следует ли здесь использовать синий цвет?» И тогда она воскликнула: «С вами невозможно разговаривать! Вы не умеете слушать! Я никогда больше не стану вам ничего рассказывать!» И убежала. Я побежала за ней с криком: «Подождите! Подождите!» Обливаясь слезами, я твердила себе: «О, нет! Я не поняла ее! Не почувствовала, что ей нужно!»
Мой сон насмешил доктора Хэма:
– Но почему сон был таким буквальным?
– Я знаю! – воскликнула я. – Мое подсознание могло бы постараться быть менее навязчивым.
Через полтора месяца я посмотрела видео, которое полностью изменило тон терапии.
Я просматривала на YouTube старые выпуски Saturday Night Live и вдруг обнаружила, что у доктора Хэма есть свой канал. Пролистав его, я не смогла сдержать смеха. Доктор, который постоянно сыпал непонятными жаргонными словечками, ухитрялся давать своим роликами самые непривлекательные названия в мире! Я кликнула на видео под названием «Исцеление травмы привязанности через настроенную любовь»1.
Это была запись сеанса отца и дочери. Их разговор направлял доктор Хэм. Картинки не было, только аудиозапись, которая транслировалась белым текстом на черном фоне. Мне показалось, что дочери немного за двадцать, а ее отец представлялся мне крупным, суровым уроженцем Нью-Йорка. Сразу стало ясно, что отношения между ними не самые
