Бунт на «Баунти» - Бойн Джон

Солнце стояло высоко в небе, я опустил, чтобы дать отдых глазам и размять затекшую шею, взгляд на мои ступни, и тут случилось нечто странное. Моряки вдруг громко закричали, глядя, все как один, вверх. Я повернулся, чтобы посмотреть туда же, и, еще поворачиваясь, заметил удивление на их лицах и общие старания отодвинуться от меня. Не понимая, в чем дело, я взглянул в небо, однако солнце ослепило меня, и я успел заметить лишь что-то вроде летящего ядра, а потом свет перед моими глазах померк, уступив место тьме.

Мне говорили потом, что я провалялся без памяти с четверть часа. Моряки плескали мне в лицо морской водой, следя, чтобы я ее не наглотался, шлепали, пытаясь оживить, по щекам, однако способность чувствовать что-либо вернулась ко мне нескоро, а когда вернулась, я первым делом почувствовал тошную боль в голове. Я поднял руку, притронулся ко лбу – лоб стал каким-то мягким, похоже, на нем надувалась здоровенная шишка. Когда мои пальцы коснулись ее, я зашипел, попытался сесть – и сел, и что же увидел перед собой? – лицо моего капитана, и позабавленное, и смущенное.

– Прости меня за это, мастер Тернстайл, – сказал он. – Тебе сегодня здорово не везет, верно?

– На меня напали, сэр, – воскликнул я. – Метнули в меня что-то вроде ядра.

– То был кокосовый орех, – ответил он и указал на дюжину с чем-то волосистых шаров, уже разложенных на носу баркаса. – Набрать их удалось, должен тебе сказать, не много, однако на следующие несколько дней они станут для нас большим подспорьем. Мы с мистером Нельсоном сбросили их сверху. И ты подвернулся под один.

Происшествие представлялось мне оскорбительным, однако через несколько минут капитан соблаговолил расколоть один из кокосов и раздать нам его мякоть, и моя порция несколько превышала ту, что мне полагалась, и я ощутил благодарность к капитану – хотя бы за это, раз уж больше не за что было.

Об ушибе я забыл быстро, зато начал побаиваться, что донимавшие нас боли в животе имели характер более серьезный, чем все мы полагали. Долго болтаться среди этих островов мы не могли, рано или поздно нам придется выйти в открытое море, а когда выйдем, что с нами станет?

День 4: 1 мая

Лучшая новость этого дня: мы направились еще к одному из разбросанных в тех местах маленьких островов, которым покойный капитан Кук дал прозвание Острова Дружбы, – мне оно внушало чувства теплые и приязненные – и обнаружили на одном из них небольшую бухту, где наш баркас мог передохнуть, а мы – покинуть это тесное узилище, размять ноги, погулять по песку или поваляться, не боясь заехать ступней по лицам сразу троих товарищей, – в общем, делать что нам в голову взбредет. После семидесяти двух часов сидения в баркасе мне трудно было даже поверить, каким ощущением приволья оделяет человека возможность снова свободно распоряжаться своими ногами, и потому я скакал, танцевал и кружил по песку как помешанный, пока сам капитан не подошел ко мне и не хлопнул по уху – как будто ушиб, нанесенный моему лбу кокосом, уже не обезобразил меня в достаточной мере.

– Веди себя благопристойно, мастер Тернстайл, – сказал он сердито. – Даже когда никто на тебя не смотрит, не следует позволять себе выходки столь нелепые. Или ты вообразил себя танцором из «Ковент-Гардена»?

– Никак нет, сэр, – ответил я, поднимая над головой руки, совершая пируэт и чувствуя себя до того хорошо, что готов был простоять в этой нелепой позе целый уик-энд и еще один день. – Я просто хотел разогнать кровь в конечностях, а то их от сидения в нашей посудине судорогой сводит.

Капитан фыркнул и, наблюдая за моими курбетами, явно прикидывал, чем лучше прекратить их раз и навсегда – приказом или оплеухой, но тут увидел еще одну живую картину, которая явно не успокоила его нервы: семь или восемь моих товарищей предавались потехе не менее шутовской, самозабвенно потягиваясь, принимая нелепые позы или приплясывая.

– У меня под началом орава дурней. – Капитан позволил себе намек на улыбку, почти сокрытую усами и бородой, которые начинали занимать на его лице место все более приметное. – Орава проказливых остолопов.

Тем не менее капитан позволил нам резвиться и дальше, сознавая, возможно, что, строго говоря, наша разминка мало чем отличается от танцев, к которым он принуждал нас на борту «Баунти».

А может быть, капитан понимал, что за последние четыре дня сама природа его власти изменилась и со строгостью надо бы поосторожнее.

Вскоре капитан отобрал четверых разведчиков и снарядил их осматривать остров, который на первый взгляд казался более гостеприимным, нежели те, что попадались нам прежде. Все мы уже покормились плодами и ягодами, набив животы до отказа, другое дело, что отсутствие воды продолжало изводить нас, всех мучила жажда. Собственно говоря, отправленной на разведку четверке моряков велено было с особым усердием искать источник, из которого мы могли бы напиться и наполнить фляги.

К нашему удивлению, ушли они вчетвером, а вернулись вшестером, ведя с собой молодую женщину – не красавицу, но тем не менее посмотреть на нее стоило – и мальчика трех-четырех лет; моряки улыбались во весь рот, ибо они принесли около бушеля бананов, несколько плодов хлебного дерева и еще больше кокосов. По-английски женщина не говорила, а улыбка ее позволяла предположить, что у нее не все дома; она разбивала кокосовые орехи о свою голову, мало заботясь о содержащихся там мозгах. Мне показалось, что она при этом еще и удовольствие получала.

Для моряков это было немалым развлечением – все-таки новое интересное знакомство. Но, по-видимому, интерес их оказался чрезмерным, поскольку, когда они окружили женщину, та испугалась, схватила мальчика и ударилась в бегство, и двое моряков припустились за ней – без особого, впрочем, усердия (одним был Лоуренс Ле-Боуг, оравший похабную песенку и угрожавший ее добродетели, грязный охальник).

– Эту ночь мы проведем здесь, – объявил капитан. – Думаю, заснуть нам труда не составит, тем более что мы сможем привольно вытянуться на песке и тесниться, как в баркасе, не придется. Что скажете?

Моряки закричали, громко и радостно, – готов поклясться, что в тот миг мы с удовольствием остались бы там навсегда. Конечно, у нас было чем заняться. Нам следовало поискать еще припасов и воды, а также осмотреть баркас, выяснить, не требуется ли ему какая-либо починка, и произвести ее, используя островной лес. Однако в те мгновения каждому хотелось не напрягать лишний раз руки и ноги, но дать им покой – что мы и сделали. Впрочем, часа через два нас разбудил крик мичмана Роберта Тинклера и все мы, проснувшись, посмотрели туда, куда он указывал. Огибая холм, к нам приближалась процессия мужчин, женщин и детей, в руках они держали дары, однако на спинах несли копья. Шагали же все так споро, что должны были подойти к нам уже через пару минут.

– Держитесь поближе друг к другу, моряки, – приказал капитан и вышел вперед, как ему и было положено. – Не делайте резких движений, способных напугать дикарей. Возможно, они настроены дружески.

– Их больше, чем нас, сэр, – сказал я, подходя к нему. – Человек тридцать, самое малое.

– Ну и что с того, Тернстайл? – ответил он. – Половина из них – женщины. Четвертая часть – дети. А мы мужчины, не так ли?

Приблизившись, туземцы остановились, но не сбились, как мы, в кучу. Главный среди них встал лицом к лицу с капитаном, остальные обступили нас, разглядывая так, точно дикарями были мы, а не они. Туземцы указывали друг другу на наши лица и белую кожу и, похоже, находили нас чрезвычайно забавными, что было даже и оскорбительно. Ко мне подошла женщина неопределенных лет – я не отступил, стоял на месте, точно отважный воин, коим себя и почитал, и что же она проделала? – наклонилась ко мне, вот что, и шумно обнюхала меня своим грязным носом! Я не знал, как мне поступить – отскочить в сторону или тоже обнюхать ее.

Вождь туземцев вручил капитану большой кусок свиного мяса – нет, не вручил, а прямо-таки сунул в руки, словно боясь, что мистер Блай его подарка не примет. В ответ капитан снял со своей шеи платок и обвязал им шею вождя, сильно развеселив этим его людей. И мы, и они произносили какие-то слова, однако ни одна из сторон не понимала другую, и разговор у нас получился неосмысленный, никто даже не знал, какой именно – дружеский или угрожающий.