Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают - Марианна Альбертовна Ростоцкая

они в одном ЗАГСе с Андреем и в один день. Только что видел его на Олимпиаде. Веселый, радостный. Кошмар.

Забыл написать про Нинины розы. Они все-таки чувствуют, что в больнице, и хотя и распустились, но как-то стыдливо и нерадостно.

Проводил Нину. Грустно, когда ее маленькая фигурка скрывается за воротами. И как хорошо, что она есть. Надо себя убеждать, что все это для нее, и тогда все будет проще и спокойнее. Сколько же ей сил нужно, чтобы сохранять видимое спокойствие.

Вечером смотрел концерт. Олимпийская регата. Ужас. Ничего русского, ничего национального. Все тоска по «Оклахоме» и шикарной жизни. Всех бы этих бездельников на уборку урожая. Они не просто развлекают. Они рождают у человека идеи легкой, беззаботной, «красивой» жизни. Неужели никто не понимает, как это вредно. Как это не помогает, а мешает молодежи жить! Ведь только труд, страдание, горе – отнюдь не исключая отдых после труда, радость и счастье после страданий и горя – делают человека человеком. А когда он становится человеком, вот тогда – дай бог ему счастья!

* * *

9 августа, суббота

В 7 укол. В 8 позвонила Нина. Она сегодня уезжает. В 14 часов 51 минуту. Уговаривал ее там остаться – а чего она будет здесь переживать. Все равно не поможешь. Рад, что вчера ей прислал телеграмму Андрей. Хорошая телеграмма. Конечно, немного тоскливо. Ну, что делать. Ясно, что меня отсюда, не зарезав, не выпустят. Да и жизнь-то будет какая-то неуверенная. Вчера говорил по телефону с Ошурковым. Мне его назвал Лопаткин. 13 лет он работает без почки. Пьет водку и даже таскает аппарат. Это хорошо, что он мне его назвал. Будем верить.

Странно, конечно, но почему-то мне, молодому человеку, было легче расстаться с ногой, чем сейчас с почкой. Может быть, слишком много было горя кругом, и альтернативной была только смерть. Значит, трус паршивый. Если бы тебе сказали, что альтернатива – смерть, ты бы согласился сразу. Вот чего тебе не хватает. Хотя, судя по их взглядам и решительности, очевидно, так и есть. Я вижу, что они чего-то боятся. Это правда.

За все надо расплачиваться. Это же моя поговорка. Ты же счастливый человек. Ты столько видел, столько пережил… Столько было хорошего… Расплачивайся…

Вышел погулять и сразу встретил Леина[127] – министра. Он лежит с легкими.

Потом вдруг увидел Мишу Ульянова. Грустно поговорили. Поговорили о наградах, которые дают тогда, когда они уже никому не нужны. Вспомнил, как, когда в 30 лет получил он звание Заслуженного, Рубен ему сказал, как хорошо, что это тогда, когда это еще радует. Едет с Аллой[128] в Италию на 20 дней. О Высоцком не говорили. Видно, ему это не хотелось.

Поговорили с Ниной. Простились. Смотрел телевизор. Майка[129] приехала раньше времени, но, конечно, прорвалась. Обсудили всякие проблемы. Смешной анекдот рассказала:

– Слушай, почему говорят, что Карузо хорошо поет?

– А ты что, слышал?

– Слышал.

– Пластинку или как?

– Да нет, мне Абрамович вчера напел. Ничего особенного.

Вечером смотрел, во-первых, кубок по футболу «Шахтер» – «Тбилиси». Старухин[130] со своей лысиной забил красивый гол. Правда, смотрел и все время думал о том, как они бегают и им можно, а я тут лежу.

Потом смотрел «Антоний и Клеопатра». Тоже все странно. Утром встречаю Ульянова, а вечером смотрю его Антония. Интересно. Хотя себя перепрыгнуть Миша никак не может. Маловато средств. Он похож на камень. Но камень не может сильно менять свое обличие. От него только летят искры и осколки. Хотя стегает он себя предостаточно.

Я пишу все это на другой день. А меня все время прерывают. То кровь возьмут, то градусник, то клизма, то врач в виде пацаненка с усами. Больно много меняющихся лиц.

А розы тем временем цветут, и все же они какие-то грустные. С одной стороны. Ну и что? Подумаешь. Посмотри кругом. Был ведь у (неразборчиво) – был. А он уж 4 месяца без сознания. Он поменялся бы, а я чего-то канючу. А Сашка Шумский? А Высоцкий? Любишь жизнь – плохо. А не любишь – ужасно.

* * *

10 августа, воскресенье

Все утро в огромном количестве каких-то ненужных хлопот. Потом звонки. Самый странный из них – к Шумским. Машину Саша разбил под Брянском. Ехал отдыхать. Жена и друг. Другой друг улетел самолетом. Съехал на обочину, занос… и под встречный МАЗ. Мотор в 12 м. От машины ничего. У жены оторвало голову, разорвало пополам. Все насмерть. Приехавшие родители собирали куски своих детей. На похоронах было много народа, и «Комсомолка», и «Ровесник», и «Спорт». Даже для Славы это было удивительно. Он боится, что Костя запьет. Вот какая страшная история.

Днем посмотрел «Красное и черное»[131], первую часть. Мне понравилось. Интересно. Еременко хорош. Госпожа де Реналь – нет.

Да, вспомнил, в журнале «Театр» Дупак[132] пишет, и там фото его с Бондарчуком. Они жили в одной комнате в общежитии. А дальше грустная фраза: «Но у него я не снимался никогда». Фото его и Аронова[133]. Он его тоже спас. № 5 за 1980 год.

В 4 часа пришел Володя С. Рассказывал о своих впечатлениях о Серовой, о Симонове. По-моему, он сильно обижен на Славу. Говорили о Ф., о том, чтобы сделать о нем картину. Вот все-таки интересно. Ни один человек из Госкино. Это не люди. Это функции. Правда, и друзья тоже не очень. Маловато их. Дозвонился Бояровым. Виталий болен, грипп. Вчера самая унизительная процедура. 13 часов касторка – и пронесло. Потом вечером бритье. Это делал сам. Потом 2 клизмы. Нет, клизмы раньше. Позор и ужас. И очень смешно: дают есть, а потом клизма. Зачем?

Звонила Ванда. И все равно передо мной вопрос. Ну почему совершенно здорового человека надо резать. Ну кто мне может доказать, что это необходимо. Значит, я верю. Просто верю. У них факты, и то сомнительные, а я должен верить. Целый день из головы не выходит ассоциация. Почка – это будущий цветок, плод, лист. Это что-то распускающееся, но для смысла и дела. А моя почка. Она тоже расцвела, так за что же ее уничтожают.

Смотрел Сенкевича[134] на «Тигрисе». Сжигание «Тигриса» и лица смотрящих на это членов экипажа. Будь здоров. Для любого художественного фильма. И так не сыграть. Вечером сестра между клизмами удивлялась устойчивости роз, а я, обсираясь, обучал ее, чтобы они долго стояли. Се ля ви.