Санаторий - Феликс Дымов

— Ну? — резко бросает он. Это его манера разговаривать. Ни “здравствуйте”, ни “до свидания”… Что поделать, начальников не выбирают…

— Доброе утро! — здороваюсь я, стараясь говорить энергично и уверенно, хотя вообще-то здорово его побаиваюсь.

— Ну? — уже более спокойно спрашивает он.

— Дело в том, что сегодня не вышел на работу мой напарник Максим Клейн…

— Это не ваше дело, — обрывает меня Начальник. — Предоставьте это администрации!

— Да, разумеется… — нерешительно пытаюсь продолжить я. — Но его вещи в комнате… Он просто вышел куда-то…

— Куда?

— Не знаю… Я подумал, может быть, вы его вызвали…

— Занимайтесь своим делом, — приказывает Начальник, — и не отвлекайте меня по пустякам. Все! — Он протягивает руку, чтобы отключить связь, но перед тем, как экран померк, я успел заметить, что он бросил на меня быстрый сочувственный взгляд, словно пожалел за что-то.

Некоторое время я сижу, уставившись на погасший экран, потом корчу рожу своему изображению в стекле и откидываюсь на спинку кресла. Вот так всегда, хочешь сделать как лучше, а получается только хуже. Выходит, я на Макса настучал… Да черт с ними со всеми! В конце концов, почему у меня голова должна болеть за других? Макс и сам не маленький, понимать должен… Но куда же он все-таки подевался?

Этот день тянулся удивительно долго. Может быть, потому, что я постоянно гляжу на часы: цифры на них словно замерли и почти не меняются. Но всему на свете приходит конец, и 16.28 на циферблате сменяется 16.29. Я выпрямляю затекшую спину и встаю из кресла. Сейчас прозвенит звонок, и я отправлюсь искать Макса. Он живет где-то неподалеку: как-то раз мы вместе возвращались с работы, только он сошел двумя станциями раньше. Ничего, найду. Надо ведь разузнать, что с ним.

Три резких сигнала. Тут же в коридоре слышатся голоса и торопливые шаги. Я поворачиваюсь к двери, и в этот момент резко звонит видеофон. Вообще-то мой рабочий день кончился, можно и не отвечать, но я все-таки нажимаю клавишу, и на экране передо мной появляется багровая физиономия Контролера и форменной фуражке.

— Добрый день! — Экран так и вспыхивает от ослепительной улыбки. — Если Вас не затруднит, загляните, пожалуйста, на минутку к Начальнику Службы Контроля. Административный этаж, сектор “А”. Спасибо! — Экран гаснет.

Вот тебе и раз! К чему бы это? Вроде ничего за мной нет… А однако улыбающийся краснорожий Контролер — это что-то новое. Зачем же меня вызывают? Неужели из-за Макса?

Машинально собираюсь, прячу в шкаф халаты и выхожу в коридор. Пустой лифт забрасывает меня на самый верх. Тут мне доводилось бывать только один раз, когда поступал на работу, сразу же после Высшей Школы Техников — четвертый по баллам в выпуске! Но тогда я был в секторе “С” — Инспекции отдела кадров.

Очень похоже, только обивка стен и ковер на полу там светло-коричневые, а здесь нежно-голубые.

В коридоре ни души: тоже, видно, все поразбежались. Одна из дверей, почти в конце коридора, приоткрыта. Стараясь ступать бесшумно, что вовсе не трудно на таком ковре, подхожу и заглядываю внутрь.

На мое удивление, кабинет весьма скромный, ничего лишнего: стол, два кресла, куча экранов на пульте. На стене над столом — портрет какого-то старика с длинными кудрявыми волосами. Единственное, что отличает кабинет от других, — так это здоровенный, как в Вычислительном Центре, терминал Главного Компьютера Комбината, занимающий весь левый угол.

За столом, уткнувшись в бумаги, сидит забавный маленький человечек. Правой рукой он что-то быстро чертит на большом листе бумаги, а левой постоянно дергает свои и без того торчащие, как иглы у ежа, волосы. Я совсем по-другому представлял себе Начальника Службы Контроля, самого серьезного (если не сказать больше!) отдела на Объекте. И только две большие темно-синие звезды на рукавах его форменного комбинезона показывали, что я не ошибаюсь — передо мной действительно сам “Зоркий Глаз Комбината”.

Зоркий Глаз закончил писать, удовлетворенно хмыкнул и неожиданно поднял на меня веселые маленькие глазки.

— Что стоим? — осведомился он. — Проходите, садитесь. Я сейчас.

Он собрал в папку разложенные на столе бумаги, сверху добавил только что дописанный лист, прихлопнул рукой и вдруг, подмигнув мне, приподнял папку на уровень моих глаз. Ничего не понимая, я с удивлением вгляделся и увидел на обложке свое имя, напечатанное большими черными буквами.

Глава четвертая

Я лежу на спине и смотрю в темноту. Ничего не видно, и нет особой разницы — лежать с открытыми или с закрытыми глазами, но стоит мне зажмуриться, как веки почти сами собой раскрываются, так что лучше их и не закрывать. Спать совершенно не хочется, да и не уснешь, пожалуй, столько всего произошло за вчерашний день.

Часа три я у Зоркого Глаза просидел, не меньше. О чем он только меня не расспрашивал! Про папу, про маму, где родился, где жил, чем болел, как учился… И все с улыбочками, со смехом, будто я его лучший друг. Анекдоты рассказывает, байки разные — ну, прямо рубаха-парень! А мне отчего-то тоскливо сделалось, и чем он веселее держится, тем у меня на душе тяжелей… Ну, думаю, плохи мои дела. Видно, крепко ему от меня что-то понадобилось, раз он так распинается, да еще в нерабочее время… Но виду не подаю. А что делать? Как сказал один умный человек: “Оказавшись в одной яме с волком, не выказывай ему своего пренебрежения”. Вот и ухмылялся во весь рот, головой кивал, как китайский болванчик, подхихикивал.

Только ведь он не дурак, быстро понял, что впустую время тратит, сразу серьезным стал и ласково так, но твердо говорит: “Сынок!” Ну, думаю, вот мы и родственники!

Значит, говорит он:

— Сынок! Ты умный, простой, талантливый парень, я буду говорить с тобой начистоту!

И началось… Про тяжелое положение в мире он мне рассказал, про угрозу делу демократии, про происки внешних и внутренних врагов, про высокий патриотический долг… Хорошо так говорил, со слезой в голосе, красиво говорил. Чувствуется, что не в первый раз говорит, наловчился. Потом к Комбинату и комбинатовским делам перешел. И так этот вопрос повернул, что вышло — термоядерные боеголовки, которые Комбинат выпускает, это чуть ли не единственный оплот мира во всем мире! Не было бы, значит, наших самонаводящихся пятисотмегатонников — все, хана стране! Набросились бы на нее со всех сторон алчные супостаты и разорвали на части. Растерзали бы. Заливается он соловьем, аж волосы топорщатся, как перья у голубя мира.

Остановился он передохнуть и произведенным эффектом полюбоваться — я, как положено, сижу, гляжу на него выпученными глазами, дышать боюсь — внимаю.