Сильвия - Э.В. Каннингем

Для Сильвии это был первый за всю ее жизнь такой вечер, никогда прежде не попадала она в университетское общество, где увлекаются тем, что важно для нее самой, да и в домах таких ей прежде бывать не случалось: никакой роскоши, все крайне скромно, не считая бесчисленных книг, но и ни следа той обрекающей на деградацию нищеты, которая для нее явилась стимулом к поэзии, — наоборот, при кажущемся разгроме все тут продумано, с комфортом устроено для того, чтобы все себя чувствовали в родной стихии.

Хотя могло бы быть и вовсе не так — я это знал, потому что мне было известно, какая смертная тоска такие вот встречи педагогов, мыслящих «от и до», изводимых ничтожными делами своего учреждения и собственными ничтожными страхами, полуневежественных да и в том, что они знали, полностью зависевших от книг, — но сегодня обо всем таком можно было позабыть. Собрались люди не слишком влиятельные и значительные, но с настоящим интересом ждавшие встречи с молодым писателем, поразившим их той свежестью голоса, которая привлекала в стихах Сильвии, и к ней самой они относились как к человеку, не похожему ни на кого другого.

Я следил за ней, стараясь угадать, что она чувствует. Не знаю почему, мне было немного страшно и все казалось, что сегодня вечером очень многое решится, — впрочем, я сам боялся, в этом и было все дело, но вскоре мои страхи улетучились. Они исчезли, как только Гэвин Маллен сказал, что он о ней думает. А произнес он вот что, если правильно припоминаю:

— Знаете, Маклин, я бы от зависти с ума сошел, если бы боги в непостижимой мудрости своей не сулили мне женщину, не столь уж уступающую мисс Вест.

— Вы это серьезно? — спросил я.

— Еще бы! Да вы посмотрите на нее. Видите, как она сама на вас смотрит? Господи, ну почему мы так слепы!

— О себе такого не скажу.

— А все равно мне вас жаль. Я бы на вашем месте смел с дороги всякого, кто между вами встанет.

— Вот и у меня такое же чувство, — сознался я.

Глава II

Они с миссис Маллен все время друг на друга с любопытством поглядывали, а я любовался Сильвией. С наслаждением смотрел, как она держит ребенка, пока мистер Маллен управлялся с другим. Что в таких случаях положено говорить женщине? Я молил се про себя: «Не нужно лепетать, какой он миленький. Не нужно к себе его прижимать». Она и не прижимала. Она молча держала этого трехлетнего карапуза, оказавшегося пухленькой девочкой, и просто внимательно, очень внимательно вглядывалась в ее личико. Передала потом ее матери, и я сказал себе: «Слушай, Маклин, ну хватит уже всего на свете бояться. Что ты все трепещешь да трепещешь от страха!»

Глава III

За столом Хейнц заметил: «А я думал, мисс Вест, вы совсем другая». Не сдержался и ляпнул: «Знаете, мисс Вест, я как-то думал, вы больше похожи на свои стихи. Такое ведь не вообразишь, о чем вы пишете».

— Нет, — сказала Сильвия, — я все же больше на воображение полагаюсь.

Марта Хейнц прокомментировала:

— Что вы, мисс Вест, он просто хотел сказать, что вы необыкновенная женщина.

— Не обращайте внимания, он у нас такой пурист, — вмешался Маллен, — а миссис Хейнц просто не очень точно выразилась. Тут вот какое дело: он голову себе сломал, расшифровывая ваши символы, и вдруг оказывается, что вы совершенно простой, обыкновенный человек.

— Благодарю вас. Только я сама так о себе не думаю.

— Ну вот видите, — возликовал Хейнц. — Не бывает совершенно простых людей, женщин, по крайней мере.

— А вы так хорошо знаете женщин? — накинулся на него Маллен. — Да перестаньте вы! Ничего-то мы про них толком не знаем, а вы, Хейнц, тоже ничего не знаете, но стараетесь придумывать Бог весть какие сложности. Простота — это что такое? Это безыскусность, а вовсе не способность закрывать глаза, когда видите, что на стене общественного туалета нацарапана какая-нибудь гадость. По-моему, мисс Вест, вы вполне соответствуете собственным стихам. Давайте у Маклина спросим: вам тоже казалось, что она другая, пока не познакомились?

— Мне ничего не казалось, я точно знал, какая она. Хотя, — обратился я к Хейнцу, — мне понятно, что вы имеете в виду.

— Видите ли, мисс Вест, — пустился в рассуждения Хейнц, — вы пишете под определенным углом зрения. И вот это для меня самое интересное. Хотя я не во всем с вами согласен. Такое чувство, что традиции для вас вообще не существует, но ведь так нельзя.

— Это почему же? — вмешался Маллен. — Да и неверно вы сказали. А про стихи, которые в Новом Орлеане на карнавалах читают, вы забыли? Про народных певцов в Орегоне, в штате Вашингтон?

— Но ее угол зрения…

— Какой именно? Вы вот все про угол зрения твердите, а что имеется в виду?

— Я просто хочу объяснить, почему представлял себе мисс Вест другой. Вот вы сказали, что сегодня были с Маклином на выставке цветов. Но ни про цветы, ни про такие выставки вы ведь не пишите, мисс Вест. А пишете про такие стороны жизни, которые угнетают и страшат, потому что они отталкивающие. Ваши стихи написаны от лица женщины, которую избивали, запугивали, затаптывали в грязь…

— Нет уж, не затоптали, — возразил Маллен. — Затоптанные ничего создать не могут.

— Но вы же понимаете, о чем я, — не сдавался Хейнц.

Сильвия внимательно слушала. Оставалась при этом безучастной. Словно бы речь шла о ком-то ей неведомом, а она просто наблюдает за спором. Она хранила полное самообладание, и мне было ясно, что поколебать его ничто не сможет, хотя спор шел очень серьезный.

— Я читала стихотворения про розы, — заговорила она. — Думаю, я бы таких написать не сумела.

— А почему?

— Потому что это стихи, в которых нет смысла, — чуть запинаясь, сказала Сильвия. — Роза — это просто цветок. И я все про нее знаю. А вот про атомную бомбу я не знаю ничего. И про войну. Однажды у меня на глазах убили человека, но про это я тоже не знаю. И не знаю, что способен сделать мужчина с женщиной, которую, по его словам, он любит. Я не знаю всех глубин ненависти, страха, жестокости, среди которых мы живем.

— Но разве для поэзии обязательно все это знать? — перебил ее Хейнц.

— Мне кажется, она должна к такому стремиться.

— А до какой степени такое возможно? — спросил Маллен.

— Не могу вам сказать. Только мне кажется, если я покажу розу вашей девочке — той, которую я недавно держала на руках, — она поймет, что это такое, и потянется к ней, потому что роза красивая. И мне неинтересно писать про розу, потому что я тоже всегда знала, что она такое. А вот про то, о чем мои стихи, я знаю совсем немного и хочу понять больше.