Семья Тибо (Том 1) - Роже дю Гар

Антуан ждал ее на лестничной площадке.

Она не думала, что встретит его здесь. И, увидев, почувствовала прилив такой бурной радости, что на миг закрыла глаза, хотя на лице ее радость почти не отразилась.

- А я звонил, звонил... И уже совсем отчаялся.

Они весело смотрели друг на друга, улыбаясь, как заговорщики.

- Как вы собираетесь провести утро? - спросил ем, восхищенный ее элегантностью; к ней так шел светлый полотняный костюм и шляпка, украшенная цветами.

- Утро? Да ведь уже второй час. А я еще и не завтракала.

- И я тоже. - Он тут же решился: - Давайте позавтракаем вместе. Ну, пожалуйста! Согласны?

Она улыбалась, покоренная выражением его лица - лица ненасытного мальчишки, не умеющего скрывать свои желания.

- Скажите "да"!

- Ну хорошо, да!

- Уф! - произнес он, облегченно вздохнув.

Она проговорила, отпирая дверь своей квартиры:

- Мне надо только предупредить служанку и отпустить ее домой.

Он ненадолго остался один у двери в прихожую. И вновь перечувствовал все то, что было с ним нынче утром, когда она вдруг потянулась к нему. "Как она меня поцеловала!" - вспомнил он, и такое волнение охватило его, что он оперся рукой о стену.

Рашель уже вернулась.

- Идемте, - сказала она и добавила: - Ужасно хочется есть! - На лице ее мелькнула чувственная улыбка, словно она предвкушала наслаждение.

Он спросил принужденным тоном:

- А не лучше ли вам выйти одной? Я догоню вас на улице.

Она обернулась со смехом:

- Выйти одной? Я совершенно вольна в своих действиях и никогда ни от кого не прячусь!

Они вышли на улицу Риволи, Антуан снова отметил, как ритмична и легка ее походка, - так и казалось, будто она танцует, стоило ей только двинуться с места.

- Куда же мы идем? - спросил он.

- А что, если зайти попросту вот сюда? Ведь уже так поздно! - И кончиком зонта она указала на ресторанчик на углу, посещаемый здешними жителями.

Они поднялись на антресоли - там не было ни души. Столики стояли рядами вдоль верхних полукружий окон, выходивших на сводчатую галерею, стекла начинались на уровне пола, и в низеньком зале царило необычное освещение. Здесь было прохладно и всегда чуть сумрачно. Они уселись друг против друга, переглядываясь, как дети, затеявшие забавную игру.

- А ведь я не знаю даже вашей фамилии, - вдруг сказал он.

- Рашель Гепферт. Двадцати шести лет. Подбородок овальный. Нос средний...

- И все зубы целы?

- Сами сейчас увидите, - воскликнула она, нетерпеливо подвигая к себе блюдо с колбасой.

- Смотрите, она, должно быть, с чесноком.

- Подумаешь, - возразила она. - Обожаю все простецкое.

Гепферт... И когда Антуан подумал, что она, пожалуй, еврейка, в нем сразу восстало то немногое, что еще сохранилось от воспитания, но ровно настолько, чтобы придать всему приключению пикантную остроту, позволить себе насладиться свободой и необычностью своего выбора.

- Отец у меня был еврей, - объявила она без всякой бравады, как будто отгадав мысль молодого человека.

Официантка с нарукавниками, как у молочницы, подала карточку.

- Mixed grill?[41] - предложил Антуан.

Лицо Рашели осветилось очень странной улыбкой, которую она, как видно, не смогла сдержать.

- Отчего вы смеетесь? Ведь это так вкусно. И чего тут только нет. Все пережарено вместе, почки, бекон, сосиски, котлеты...

- И вдобавок кресс-салат и яблочное суфле, - вставила официантка.

- Знаю, полакомлюсь с удовольствием, - сказала Рашель, и отблески веселого смеха, который она старалась подавить, казалось, все еще сверкают в ее загадочных глазах.

- А пить будете?

- Буду - пиво.

- Я тоже. И похолоднее.

Она с хрустом жевала листочки маленького сырого артишока, а он не сводил с нее глаз.

- Обожаю приправу с уксусом, - сказала она.

- Я тоже.

Ему так хотелось, чтобы их вкусы сходились во всем. Приходилось сдерживать себя, чтобы не перебивать ее на каждом слове, не восклицать: "Совсем как я!" Все, что она говорила, все, что делала, совпадало с тем, чего он от нее ждал. И одевалась она так, как, по его представлению, должна одеваться избранная им женщина. На ней было старинное ожерелье из янтаря, и крупные бусины, удлиненные, прозрачные, напоминали какие-то плоды - не то огромные ягоды винограда из Малаги, не то сливы, налившиеся на солнце. А под янтарем ее молочно-белая кожа лучилась так, что у него кружилась голова. Антуану казалось, что возле нее он похож на изголодавшегося, которому никогда не насытиться. "Как она меня поцеловала!.." - снова подумал он, и сердце его заколотилось. И вот она здесь, напротив него, точно такая же... Она улыбалась!

На стол поставили две кружки пенистого пива. Обоим не терпелось его попробовать. Антуану приятно было сделать первый глоток одновременно с Рашелью, не сводя с нее глаз; терпкая пенистая влага смочила ему язык, стала теплой в то самое мгновение, когда тот же ледяной напиток холодил язык Рашели, и он испытал такое ощущение, будто губы их снова слились. У него потемнело в глазах, но тут до его сознания дошел ее голос:

- ...и женщины помыкают им, как лакеем, - говорила она.

Он взял себя в руки.

- А что за женщины?

- Да мать его и служанка. (Он понял, что Рашель говорит о семье Шаль.) Старуха называет сына не иначе, как Болван!

- Согласитесь, кличка к нему подходит.

- Не успеет прийти домой, как она уже начинает его пилить. По утрам он чистит им обувь на лестнице, даже девчушке ботинки чистит.

- Как? Господин Шаль? - посмеиваясь, спросил Антуан. И он представил себе этого чудака - вот он пишет под диктовку г-на Тибо, вот принимает вместо патрона какого-нибудь его коллегу из Академии моральных наук.

- Они вступили в сговор и просто грабят его! До того дошло, что вытаскивают у него из кармана деньги, прикидываясь, будто перед его уходом чистят ему щеткой спину. А в прошлом году старуха подписала уйму долговых расписок, тысячи на три-четыре франков - подделала подпись сына. Право, мы думали, господин Шаль заболеет от огорчения.

- А как же он поступил?

- Разумеется, все выплатил. За полгода, в рассрочку. Не мог же он донести на мать.

- А мы-то все, встречаясь с ним каждый день, ничего подобного и не подозревали.

- Вы никогда не бывали у них?

- Никогда.

- Теперь обстановка у них просто нищенская. Но видели бы вы убранство в их комнатах еще года два тому назад. Зайдешь, бывало, в их квартиру, выложенную паркетом, с деревянной обшивкой на стенах, изящными панелями над дверями, - и, право, кажется, что перенесся в век Вольтера. Мебель с инкрустацией, фамильные портреты, даже старинное серебро.

- Куда же все делось?

- Все тайком распродали эти ведьмы. Возвращается однажды вечером господин Жюль домой и видит: секретера эпохи Людовика Шестнадцатого как не бывало, а потом исчезли шпалеры, кресла, стенные часы, миниатюры. Даже портрет деда - этакого видного молодца в мундире, с треуголкой под мышкой, перед развернутой картой.

- Дворянское звание, полученное за военные заслуги?

- Вероятно. Он служил в Америке под начальством Лафайета55.

Антуан отметил, что она словоохотлива и рассказывает недурно, приводит красочные подробности. Явно умна. А главное, склад ее ума, манера наблюдать и запоминать были именно такими, какие он высоко ценил.

- У нас дома он никогда ни на что не жалуется, - сказал Антуан.

- Ну я-то не раз по вечерам видела, как он выползает на лестницу поплакать!

- Нет, просто не верится! - воскликнул Антуан.

И восклицание его сопровождалось таким живим взглядом, такой улыбкой, что она сразу забыла обо всем и стала думать только о нем одном.

Он спросил:

- Они и в самом деле дошли до крайней нужды?

- Да какое там! Все деньги старухи прячут в кубышку. И себе ни в чем не отказывают, уверяю вас. А ему закатывают сцены, если он купит себе грошовую пастилку! Ах, если бы я вам порассказала все, что о них говорят в доме!.. Например, Алине захотелось... отгадайте-ка чего?.. Женить на себе господина Жюля! Не смейтесь, она свое чуть-чуть не получила! Действовала в сговоре со старухой. По счастью, в один прекрасный день они рассорились...

- И Шаль был согласен?

- Э, да он в конце концов согласился бы, ради Дедетты. Обожает ее. Надумают они чего-нибудь от него добиться и тут же начинают угрожать, что отправят девочку в Савойю, на родину Алины; он заливается слезами и обещает сделать все, что бы они ни пожелали.

Он не слышал, о чем говорит Рашель: смотрел, как шевелятся ее губы, которые он целовал, красиво обрисованные губы, посредине пухлые, а в уголках они сходятся в тонкую черточку; когда она молчит, уголки губ слегка приподняты, будто она собралась улыбнуться и раздумала, и полуулыбка эта не насмешливая, а мирная, веселая.