Гиляровский - Алексей Митрофанов

Хотя, с другой-то стороны, Владимир Алексеевич был импульсивен и способен на спонтанные поступки. Насмотрелся на студентов, на жандармов — и вперед, к Филиппову. Так что полностью исключить этот эпизод из биографии «дяди Гиляя» мы не вправе. И, следовательно, не исключаем.

Владимир Алексеевич очень любил делать подарки. К примеру, когда его секретарь Николай Морозов занялся литературой и получил на свой рассказ хвалебный отзыв Горького, подарил ему запонки с довольно странной гравировкой — портрет Чехова на каждой штуке:

— Эти запонки незадолго до своей смерти подарил мне Антоша Чехов, а я дарю их тебе за твои литературные достижения. Желаю тебе успеха.

(Пожелание, увы, не оправдалось. Самая известная книга Морозова — воспоминания о Гиляровском, и известна она, разумеется, благодаря герою, а не автору.)

В другой же раз он преподнес секретарю чернильницу. Перед этим состоялся любопытный диалог:

— Что это за чудесное произведение? — спросил Морозов, увидав чернильницу.

— Пришлось мне когда-то сделать доброе дело рабочему Путиловского завода, и он, в благодарность за это, смастерил для меня эту чернильницу. Вчера проездом из Питера через Москву он заходил и занес, — объяснил Владимир Алексеевич.

— Много усердия и труда положил, — сказал секретарь.

— Нравится она тебе? — спросил его Владимир Алексеевич.

— Очень… исключительный прибор, — ответил тот.

— С удовольствием дарю тебе эту редкость, — сказал Гиляровский.

Морозов описал чернильницу в подробностях: «Эта железная памятка хранится у меня до сих пор. Доска чернильницы держится на четырех ножках и имеет размер 17x31 сантиметр; в правом переднем углу ее ввинчены тиски, в левом — наковальня, позади них две восьмигранные чернильницы, в левом заднем углу — щитки для коробки спичек, в центре — приспособление для хранения ручек и карандашей. Чернильница вся на винтах и может быть легко разобрана на составные части».

Не исключено, что Гиляровский мечтал избавиться от этого произведения кустарного искусства. А тут — удобный случай представился.

Единственно, что не любил Гиляровский, — когда гости брали, не спросивши, книги из его библиотеки, а потом не возвращали. Он долго думал, как с этим бороться, и в конце концов нашел гениальное решение. Заказал себе экслибрис с надписью: «Эта книга украдена из библиотеки В. А. Гиляровского».

Воровство книг сразу же прекратилось.

В 1908 году Владимир Алексеевич отметил свой первый значительный юбилей — двадцатипятилетие литературной деятельности. Что же произошло в далеком 1883 году? Сотрудничать с газетами он начал двумя годами раньше. Выпустил первую книгу значительно позже. Что взял он за точку отсчета, какое событие? Может быть, памятную волжскую поездку, которая, словно экватор, разделила его жизнь на две части? Нет, публикацию своего первого рассказа. Но с таким же успехом он мог исчислять свою деятельность и от публикации своего первого стихотворения, и от написания первого рассказа, и от первой публикации вообще — да мало ли найдется поводов?

Видимо, Гиляровскому вдруг захотелось праздника, и юбилей просто придумался. Наш жизнелюб запросто мог себе позволить эту маленькую шалость.

Шалость, однако, вышла колоссальная. Громадные хвалебные статьи. Влас Дорошевич в «Русском слове», там же Владимир Немирович-Данченко и в те времена влиятельный писатель Петр Сергеенко. «Русские ведомости», «Голос Москвы», «Раннее утро», «Рампа и жизнь», «Театр», «Новости сезона» — всех не перечесть.

В Столешники пришел сам С. А. Муромцев, опальный председатель Первой Государственной думы. Были депутации и от пожарных, и от журналистов, и от наборщиков, и даже от Хитрова рынка. Из Таганской тюрьмы пришло трогательное письмо от сидельцев.

Ближе к вечеру собрались литераторы. Все настроились говорить скучные речи. Первым заговорил представитель от «Русского слова». Долго говорил, проникновенно. В какой-то момент обратился к хозяину:

— Ваше острое талантливое перо вскрыло много язв нашей неприглядной действительности…

— А теперь давайте вскроем вот эти двери, — перебил юбиляр, — выпьем там и закусим!

Схватил за руку оратора и потащил в столовую.

Торжественная часть была бесцеремонно скомкана. Впрочем, никто об этом не жалел.

Подарков было море разливанное, один другого краше. Выделялся мозаичный стол, присланный из Миргорода, из керамической мастерской Училища имени Гоголя. Под руководством П. Ваулина, руководителя той мастерской, лучшие ее ученики сделали каждый по одному авторскому изразцу, из которых и вышла столешница.

Влас Дорошевич разразился поздравлением на странице своего «Русского слова»: «Ты мой старый товарищ! Ты „подвигом добрым подвизался“. По мере сил своих ты делал то же „великое дело русской литературы“, то же, что творил… наш отец, отец всех нас, отец Льва Толстого, так же, как и твой, — „солнце“ Гоголя, всей русской словесности. Ты „милость к падшим призывал“. И делал это единственным достойным в литературе путем: писал правду"».

Поклонники, не обладавшие такими широкими возможностями, просто слали письма на квартиру Гиляровского. Поздравлений было столько, что Владимир Алексеевич вынужден был опубликовать в «Русских ведомостях» послание:

...

«Покорнейше прошу не отказать напечатать в вашей уважаемой газете следующее мое письмо:

Много приветствий сердечных, славных получил я 30-го ноября в день 25-летия моей литературной деятельности. Ответить на каждое нет никакой возможности. Примите же вы, приветствовавшие меня, мою глубокую, сердечную благодарность за милое ко мне отношение. Примите спасибо от всей моей души.

Вл. Гиляровский».

Москвичи отнеслись к этому с пониманием. Действительно, на мешок писем не ответишь. Конечно, можно было усадить за это дело верного Колю Морозова, но все равно не то. Через секретаря — совсем не то. Лучше уж сразу всех — но лично.

А литературный кружок под названием «Среда» выпустил поздравительный адрес. На нем был изображен Владимир Алексеевич на коне, с посохом — словом, как на картине Васнецова «Витязь на распутье». Только вместо камня перед ним стоял громадный, ростом где-то так с коня, водочный штоф. Не удивительно — Владимир Алексеевич выпить любил (правда, не напивался никогда), а на собраниях «Среды», как правило, рекою текло пиво. Текст же приветственного адреса был такой: «Лета 1908 наемворя в 26 день, мы, нижеприложившая братия крожка Середа, соборни приносим собратим нашем Гиляю очевидное выражение нашей радости и наплыва чувств, груди наши теснящих, в день дня по случаю двадцатипятилетия со дня первого выступления твоего на первом ристалище. А вокруг грамоты сей ребята наши намалевали, что кому вольно было, ибо в словах не сильны, а кистью борзы. Не обессудь, прими еще малое приношение к сему присовокупленное из двенадцати тарелиц состоящее, белой глины глазированных, ребятами нашими размалеванных и в пещи дважды жженных накрепко».