Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

— Уберите эту чертову свечку!

И погрозил пальцем.

«Чертова свечка», зашипев, погасла».

Там и тут говорили о «социалистическом реализме»…

В памяти Катаева отпечаталось и повторение со сцены афоризма «инженеры человеческих душ». «Это крылатое выражение впоследствии приписывалось разным лицам, но на самом деле его автором был Юрий Олеша», — уточнял Катаев накануне перестройки, однако в 1947-м, выступая в Верховном Совете РСФСР, вспоминал несколько иначе: «В беседе с нами, советскими литераторами, в доме у Максима Горького, Иосиф Виссарионович назвал писателей инженерами человеческих душ. Эта мудрая и меткая сталинская характеристика поистине открыла нам целый мир» (может быть, тут хитрое подмигивание другу — «спасибо, метафорист, открыл целый мир»?)[93].

К первому съезду был приурочен сатирический сборник «Парад бессмертных» под редакцией Михаила Кольцова. Катаев составил сатирическую инструкцию «Литфак на дому» вместе с литераторами Аркадием Буховым и Львом Никулиным. «Помимо внешности, — поучали соавторы, — для нужд творчества требуется также целый ряд немаловажных социально-бытовых факторов, а именно: квартира, отопление (паровое или паро-водяное), освещение, морские купанья, загородная дача, творческие командировки и сытная здоровая пища». Насмехались они и над писательским объединением, призывая впредь сочинительствовать, проживать и питаться коллективно: «Впрочем, некоторые технически отсталые представители литературы продолжают работать в одиночестве», и над новым литературным методом, пародируя его пылкого адепта: «Социалистический реализм! Легко сказать, дорогие мои, а вы попробуйте… (внимательный, настороженный взгляд собеседника), а вы попробуйте найти более четкое и исчерпывающее нашу эпоху определение литературного сегодня, страны, строящей…» и т. д.

Здесь же был шарж-фотомонтаж художника Бориса Клинча — Катаев, похожий на Гоголя с эпиграммой Александра Архангельского:

В портрете — манера крутая,Не стиль, а сплошной гоголь-моголь:Посмотришь анфас — В. Катаев,А в профиль посмотришь — Н. Гоголь!

На съезде Катаев не выступал. В правление «писательского колхоза» из 101 человека его не включили, избрали в состав «ревизионной комиссии» из двадцати человек вместе с другими «южанами» — Бабелем, Олешей, Никулиным…

Эдуард Багрицкий до съезда не дожил — с юных лет болевший астмой, он умер 16 февраля 1934 года от воспаления легких.

Катаев с братом, Ильфом, Олешей и Бабелем подписал некролог: «Он был бродягой, сидевшим дома, но ни на одно мгновение болезнь не забрала над ним духовной власти», и единственный из них вошел в комиссию по собиранию и разбору литературного наследства поэта.

Съезд бурлил. В совместной шутливой поэме «Москва в те дни была Элладой» Валентин Стенич с Олешей не скупились на краски:

О, первый съезд! Какие встречи!Каких людей, какой союз!Грузина пламенные речи,И белоруса сивый ус,Украйны в крестиках рубашки,Узбека узкая рука,И Безыменского подтяжки,И бакенбарды Радека…

Драматург Евгений Шварц вспоминал: «Никулин по поводу выступления Олеши дразнил его: «И носки вы снимали, и показывали зрителям подштанники — а чего добились? Выбрали вас в ревизионную комиссию, как и меня»».

В правление вошел другой Катаев — Иван. Валентина и Ивана вообще периодически путали. Получалось, как в повести «Отец»: «В жизни не бывает ни одиночек-героев, ни одиночек-желаний, ни даже одиночек-фамилий».

Как я уже говорил, Иван Катаев приходился дальним родственником Валентину и Евгению.

Но знал ли об этом хоть один из троих?

А знал ли Катаев, встречаясь на приемах с академиком математиком Андреем Колмогоровым, что состоит в родстве с ним, потомком вятского священнического рода, носившим фамилию матери, а не отцовскую — Катаев?

Путаница с Иваном Катаевым закончится в 1937-м, когда его расстреляют как «врага народа». Потом начальник рязанского обллита (областного Управления по делам литературы и издательств) получит выговор за «неправильное изъятие литературы, поскольку он подверг аресту книги «Катаева Валентина» вместо «Катаева Ивана»».

Зато упоминали нашего Катаева на съезде то и дело…

«Годы прошли недаром», — провозгласил недавно вернувшийся из заграничной высылки литератор Исайя Лежнёв, вспомнив, как печатал катаевские стихи в 1920-х и как тот работал над «Отцом»: «А сейчас видны результаты: мастерство Валентина Катаева полным блеском отразилось в книге «Время, вперед!». Некоторые страницы и картины (например, московское утро) достигают классической чеканности». О прообразе «настоящего положительного героя» в «Дороге цветов» вещал с трибуны украинский писатель Петр Панч. Немецкий драматург Фридрих Вольф, которого пересказывал Всеволод Вишневский, также назвал Катаева среди тех, чьи пьесы «поставлены в Германии и оказали мощное влияние на развитие революционного театра Запада». А Владимир Киршон и вовсе принялся обширно цитировать «Время, вперед!» — роман, переделанный в «талантливую комедию», радуясь будничной правдоподобности персонажа-инженера: «Он — близкий и родной всем нам, этот Маргулиес, творящий героическую работу, меньше всего думающий о себе, о своей роли и своем значении, но всем поведением своим подчеркивающий героичность дела».

2 сентября на пленуме Союза писателей председателем единогласно был избран Горький. В Переделкине началось строительство первых писательских дач.

Из 101 члена правления, избранных на съезде, были репрессированы 33, из 597 делегатов — 180.

Съезд закончился лихим банкетом. Катаев писал: «Помнится, что за нашим столом в фойе вместе с нами сидели и пировали знаменитые мхатовцы — Москвин, Тарасова, Еланская, Борис Ливанов…»

Когда подготовка съезда шла, как говорится, полным ходом, именно 14 июня 1934 года в «Правде» (затем в «Известиях», «Литературной газете» и «Литературном Ленинграде») вышла статья Горького «О литературных забавах» с обличением «духа анархо-богемского» («От хулиганства до фашизма расстояние «короче воробьиного носа»»). Горький приводил неподписанное письмо из «писательской ячейки комсомола», где определения молодым авторам раздавались легко и трескуче: «просто чуждый тип» или «нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы», «политически это враг» (о Павле Васильеве, которого после статьи начали массированно травить, арестовали, а в 1937-м расстреляли), других, в частности поэтов Смелякова и Долматовского, обвиняли в неправильной дружбе с «заразным» Васильевым («его следует как-то изолировать», — замечал Горький), третьих — в дурном влиянии на «здоровую часть молодежи».

Этих «нездоровых» трое: Олеша, Никулин, Катаев.

«Они воспитывались в другие времена, — с чувством солидарности цитировал Горький анонимку. — Пусть живут, как хотят, но не балуют дружбой наших молодых литераторов, ибо в результате этой «дружбы» многие из них, начиная подражать им, усваивают не столько мастерство, сколько манеру поведения, отличавшую их в кабачке Дома Герцена!»

Из текста можно с большой долей вероятности понять, почему названных не включили в правление союза — богема…

«В письме этом особенного внимания заслуживает указание автора на разлагающее влияние некоторых «именитых» писателей из среды тех, которые бытуют «в кабачке имени Герцена», — резюмировал Горький. — Я тоже хорошо знаю, что многие из «именитых» пьют гораздо лучше и больше, чем пишут. Было бы еще лучше, если бы они утоляли жажду свою дома, а не публично. Еще лучше было бы, если б они в жажде славы и популярности не портили молодежь… Создается атмосфера нездоровая, постыдная, — атмосфера, о которой, вероятно, уже скоро и властно выскажут свое мнение наши рабочие…»

Рабочими оказались чекисты. Удар пришелся не только по Васильеву, но и по Смелякову — он был арестован 22 декабря 1934 года. Следователь сказал ему: «Что же ты надеялся, мы оставим тебя на свободе? Позабудем, какие слова о тебе и твоем друге Павле Васильеве сказаны в статье Горького? Не выйдет!»[94]

«Он не понимает или делает вид, что не понимает того значения, которое имеет каждое его слово, того резонанса, который раздается вслед за тем или иным его выступлением, — такое суждение Пастернака о «буревестнике» приводилось в секретном донесении НКВД в июле 1934-го. — Горьковские нюансы превращаются в грохот грузовика».

15 июня, на следующий день после выхода статьи Горького, состоялось литературное собрание, осудившее «разложенцев». Начальник Главлита Борис Волин обвинил Смелякова в «есенинщине», вынудив оправдываться и отречься от Васильева: «Да — это враг. Это страшный, зверский человек». «Могу сказать спасибо Алексею Максимовичу, — выпалил Смеляков, очевидно, ощущая близость ареста. — Надеюсь, это будет быстрым концом к тому, чтобы покончить скорее с Васильевым, Олешей, Катаевым и другими».