Иван Грозный: «мучитель» или мученик? - Наталья Пронина

Слабый здоровьем царь Федор Иванович, последний из великой династии Рюриковичей, умер и был похоронен в крайнем небрежении. Его одели в бедный кафтан, перепоясанный простым кожаным поясом - об этом тоже сообщают современные исследования гробницы в Архангельском соборе Кремля[674]. Не сподобился он, всю жизнь проведший в постах и молитвах, и предсмертного обряда пострижения в монахи, хотя сие считалось давней незыблемой традицией для московских государей. Разумеется, очень трудно допустить, что все это произошло случайно, без чьего-то конкретного, мелочно-злобного приказа, который не посмели нарушить ни дворцовые служители, ни даже духовенство.

Основательно позаботился некто и о том, чтобы не осталось для потомков подлинного текста «духовной грамоты» (завещания) Федора - еще одно грубое нарушение вековой традиции. Один русский летописец глухо упоминает, что царь будто бы долгое время сам отказывался «свершить духовную» и на настойчивые вопросы патриарха и бояр, кому он желает оставить свое царство и царицу, лишь уклончиво отвечал: «Во всем моем царстве волен бог; как ему угодно, так и будет»[675]. Другой - немец К Буссов - передает на сей счет известия уже совершенно иного характера. Он рассказывает целую красочную легенду о том, как, за неимением собственного наследника, Федор Иванович поочередно предлагал принять державный скипетр четырем своим двоюродным братьям по матери, царице Анастасии, - Федору, Александру, Ивану и Михаилу Романовым. Но все четверо поочередно же, один за другим отказались от этой высокой чести, что вывело умирающего из себя, заставив крикнуть срывающимся голосом: «Так пусть возьмет его тот, кто хочет!» Только после этого якобы и выступил из-за спин плотно окружившей Федора родни Борис Годунов. Выступил и сам поднял брошенный царский жезл[676]...

Скорее всего, однако, ничего подобного все-таки не было. Находясь под неусыпным контролем своего шурина-правителя, последний Рюрикович либо действительно умер без завещания, либо текст его «духовной грамоты» был тут же уничтожен (как ранее - завещание Грозного), а взамен составлен другой, полностью соответствующий интересам Годунова. Именно эта «последняя воля» усопшего государя и была зафиксирована для будущих времен в официальном постановлении Земского собора 1598 г. Собора, созванного в Москве для того, чтобы утвердить его, Бориса, «избрание» на русский престол. Ибо соборная грамота гласила, что в бозе почивший царь Федор Иванович «учинил» после себя на троне жену Ирину, а шурину Борису «приказал» царство и душу свою[677]. В сущности, в этих кратких словах был зашифрован целый план. Четким осуществлением чего-то давно и глубоко продуманного выглядело и все дальнейшее.

Так, уже на девятый день по смерти вряд ли любимого мужа царица Ирина неожиданно постриглась в Новодевичьем монастыре. Постриглась, невзирая на то, что была молода (около 30 лет) и могла править очень долго. А ведь внимательный читатель помнит, еще несколько лет назад никакие просьбы духовенства, никакие угрозы народных волнений не могли вынудить ее, гордую властную красавицу, оставить трон, принять монашество. Теперь же все решилось в считаные дни, и это понятно. Теперь Ирина покидала трон, чтобы уступить его брату[678]. И покидала вовремя. Впереди была решающая схватка...

Едва истекли сороковины по Федору, московская знать, быстро сменив траурные одежды, приступила к выборам нового царя. Но напрасно снова вводит в явное заблуждение читателя наш автор своим слишком легким сообщением о том, что страной правила «пока боярская Дума и патриарх Иов, всем обязанный Годунову и отлично понимающий: лучше Бориса правителя сейчас не найти. Дума тоже на стороне Бориса - бояре знают, какой дождь царских милостей посыплется на них после его избрания». Увы, все опять складывалось куда более сложно и непредсказуемо, чем это видится г-ну Радзинскому.

Хотя патриарх Иов действительно поддерживал Годунова, и именно ему принадлежала инициатива срочного созыва Соборного совещания на патриаршем подворье 17 февраля 1598 г. всех наиболее активных сторонников правителя из духовенства, дворян, приказных дьяков и купечества (и где, кроме того, присутствовали сами Годуновы вместе со своей родней: Сабуровыми и Вельяминовыми) - совещания, которое первым вынесло историческое постановление об избрании на русский престол «царя Бориса»[679]. Но вот касательно боярской Думы... Дума не только не была «на стороне» сего «избранника», а прямо выступила против оного.

Пожалуй, можно лишь догадываться, какого острого драматизма достигла тем промозглым февральским днем политическая обстановка в Москве, когда в одно и то же время с Соборным совещанием на подворье у патриарха знатнейшие руководители боярской Думы собрали свое особое заседание в Большом Кремлевском дворце. Ведь по закону исключительно боярский совет, и только он один, имел право рассматривать и решать проблемы престолонаследия. Он же мог и отменить решение по данному вопросу любых других представителей власти - даже патриарха... Борис всегда доподлинно знал о враждебности к нему бояр, и, возможно предвидя именно такой ответный выпад со стороны Думы, он уже за две-три недели до описываемых событий практически перестал ездить в Кремль и присутствовать на ее заседаниях. Втайне препоручив все хлопоты о собственном «избрании на царство» патриарху, он сам как бы добровольно устранился от дел. Но обманчивой была сия «смиренная отстраненность».

Отсиживаясь сначала на своем обширном подворье, а затем и вовсе перебравшись к сестре за высокие, неприступные стены Новодевичьей обители, Годунов зорко наблюдал и выжидал...

И дождался. Несмотря на все свои законные полномочия, Дума так и не смогла наложить veto на решение об избрании Годунова, принятое во время Соборного совещания у патриарха. Но случилась эта удача не потому, что могущественные аристократы ждали от него - презренного «выскочки» - «дождя милостей», как считает наш телевизионный сказитель. Причина была как всегда и глубже, и проще. Она крылась в том, что саму Думу раздирали противоречия. В ней самой имелось слишком много претендентов на царский венец. Как указывал, к примеру, в своих письмах знатный польский современник Андрей Сапега, служивший тогда воеводой на русско-польском кордоне, таким претендентом являлся, во-первых, непосредственный председатель (глава) Думы - князь Федор Мстиславский, в жилах которого текла кровь великих князей литовских и который был праправнуком государя Ивана III. Во-вторых же - двоюродные братья умершего царя - Федор и Александр Никитовичи Романовы[680]. И современник полностью прав. В основном жесткие раздоры и взаимные притязания между этими боярами привели к расколу аристократической оппозиции Годунову, обусловили ее фактическое бессилие.

На бурном заседании 17 февраля она сподобилась принять лишь слабое компромиссное решение о введении в стране... собственного правления, правления боярской Думы. Торжественно объявить народу о необходимости «целовать крест» именно Думе был отряжен на Красное крыльцо знаменитый оратор тех лет - дьяк Василий Щелкалов[681]. Но в тревоге толпившийся перед Большим дворцом простой посадский люд Москвы, видимо, очень хорошо понимал (а старики, еще заставшие те лихие времена, когда был мал и беззащитен будущий Грозный царь, могли и порассказать), чем оборачивается для народа никем не обузданная власть бояр. Щелкалову пришлось спешно уносить ноги. Как сухо констатирует историк, «попытка ввести в стране боярское правление не встретила поддержки в народе»[682].

Намного более успешно действовал в это время патриарх Иов. Уже 20 февраля ему удалось организовать первое «всенародное» шествие к Новодевичьему монастырю - с молением «принять царство». Как свидетельствует очевидец той знаменитой, никогда прежде невиданной в истории Руси политической мистерии, полузатворник-полуправитель Борис, выйдя к собравшейся толпе, якобы с достоинством, доброжелательно выслушал «речи людей разных чинов», но на все прошения ответил резким отказом, вдобавок чуть ли не со слезами на глазах поклявшись, что в жизни даже не мыслил посягнуть на «превысочайший царский чин»[683]. С этим «всенародному множеству» и пришлось тогда разойтись.

Но наивно было бы полагать, что столь отменно срежиссированная и, по всем свидетельствам, столь же недурно сыгранная сцена сия не возымела своего действия на зрителей... Вчитываясь в старинные летописи и хроники, повествующие о тех далеких событиях, не перестаешь удивляться, как мастерски действовали (выражаясь терминами нашей англоязычной современности) создатели политического «имиджа» «кандидата в цари» Бориса Годунова. Как цинично, кощунственно лгал сам он уже на последних ступенях к трону. Откуда взялось вдруг на Руси конца XVI века это глубокое знание и точное следование основополагающим принципам «предвыборной агитации»?! Или, действительно, заведомый обман рядовых, неискушенных избирателей является вечным, неотъемлемым законом любых «демократических выборов», в любой стране и в любое время?.. Ибо факты неумолимо свидетельствуют: именно в соответствии с этим лживым законом поступил Борис, демонстративно отказавшись от короны 20 февраля 1598 г. Одновременно в толпу был тонко запущен слух о его желании, как ранее сестра, уйти от мира, принять монашество... И, заключает историк, «под влиянием умелой агитации настроение в столице (столице, дотоле ненавидевшей правителя-убийцу!-Авт.) стало меняться»[684].