Сестры - Пат Бут

Джули Беннет взяла безупречный по форме бокал ирландского стекла и швырнула его с поразительной меткостью в мексиканский изразец отделки внутреннего дворика. Затем разбила вдребезги рюмку, наполненную отличным вином «Пулини Монтраше» 1979 года. Та же участь постигла тарелку из китайского фарфора с находившимся на ней салатом, лобстером и крабом. Затем, поднявшись среди учиненного разгрома, как могла громко – а получилось весьма громко, – Джули проговорила, вернее, почти прокричала:

– Проклятие!

Лишь Орландо был свидетелем этой сцены. От испуга его рыжая шерсть встала дыбом, он подскочил вверх на несколько футов и со всех ног бросился прочь.

На столе лежал номер «Нью-Йорк таймс», раскрытый на странице, посвященной искусству и отдыху. На листе красовалась фотография Билли Бингэма и статья Фелана:

«В ГАЛЕРЕЕ КЕСТЛЕРА РОДИЛАСЬ НОВАЯ ЗВЕЗДА.

Надеюсь, что те, кто читает мои статьи, поймут, что я не привержен к гиперболе. Однако в нашей жизни бывают времена, когда нам есть чему поучиться у кинодеятелей. Это время наступило сейчас.

Вчера вечером я посетил галерею Кестлера на Мэдисон-авеню. Я все еще пребываю в состоянии шока от пережитого. Я нем. Я потрясен. Внезапно я осознал неадекватность слов, которыми зарабатываю на жизнь.

На стенах галереи висят тридцать картин такой поразительной красоты и самобытности, такой восхитительной формы и композиции, полные таких сочных, великолепных красок и текстуры, что мозг с трудом верит тому, что видят глаза. Имя художника, создавшего эти шедевры, – Билли Бингэм. Я повторяю это имя. Билли Бингэм. Пожалуйста, запомните его. Он один из величайших художников, которых когда-либо видел мир».

Через большое сдвигающееся окно из матового стекла Джулия яростно вошла в студию, напоминающую пещеру. В мозгу продолжали звучать слова Фелана. Глаза застилал туман. Она бросилась на софу и положила ноги на шелковые тайские подушечки, осыпая их кусочками холодного битого фарфора, стекла и майонеза.

Картин, которые она ругала, смысл которых был ей совершенно непонятен, внезапно превратившихся в моднейшие экспонаты художественного мира, больше не было. А мальчишка, осмелившийся оставить ее, – крестьянин, которого она разыскала, – теперь сделался лакомым блюдом всего Нью-Йорка и наверняка уже миллионером.

Она скрипела зубами от ярости. Это была самая жестокая, самая нелепая изо всех мыслимых шуток. Ее Билли, художественный кретин, ужасный мазила, чьи необычные, уродливые картины засоряли ее дом, по мановению руки Кестлера в один вечер превратился в некоего Эль Греко современности. Невероятно, невыносимо, невероятно невыносимо.

Затем еще более страшная мысль пришла ей в голову. Джейн исчезла, и обе – Люси и она – решили, что скорее всего она удрала с этим неудачником Билли – нищим, который скоро пойдет по миру просить милостыню или начнет воровать. Эта мысль согревала Джули после первого приступа ярости, охватившего ее после известия, что любовник предпочел ненавистную сестру. Ее тешила мысль, что Билли и Джейн будут опускаться на дно жизни, прозябая в грязи и нечистотах там, где влачат существование низшие создания.

Но теперь Билли стал богат, и если Джейн все еще с ним, то и она тоже богата, богата и неприкасаема, престижная любовница художественного героя.

Нужно выяснить. Она протянула руку к телефону и через минуту связалась с галереей Ивэна Кестлера, благодаря Бога за разницу во времени с побережьем. В Нью-Йорке должно быть около пяти часов. Возможно, удастся перехватить Билли до того, как он окунется в то, что подразумевается под великолепной и утонченной светской жизнью. В галерее ответили, что Билли находился в отеле «Карлиль».

Он ответил сразу же.

– Поздравляю, Билли. Значит, те веселые картинки оказались не так уж плохи, в конце концов. Мог бы оставить мне парочку в качестве платы за проживание.

– Какого черта тебе нужно, Джули?

– В галерее сказали, что ты в «Карлиле». Каким замечательным вкусом нужно обладать, чтобы остановиться там; как я полагаю, отныне все мы впредь должны будем руководствоваться твоим вкусом. Во всяком случае, так утверждает Фелан в «Таймс». Ему особенно по вкусу картины тех молоденьких девиц на выданье. Странно, не правда ли? Раньше я доверяла Фелану.

– В этом отчасти повинна ты, Джули. Многие месяцы созерцая твое тело, я был вынужден спасаться в красивых телах.

– О, ты действительно считаешь, что у маленького Ивэна прекрасное тело? Слава Богу, мне не довелось это узреть, но полагаю, что теперь в этом вопросе ты уже эксперт.

– Что ты хочешь сказать мне, Джули? Я больше не намерен выслушивать твою чепуху. Понятно?

Осторожно. Как заставить его сказать правду?

– По правде говоря, Билли, я звоню по другому поводу. Не ради воспоминаний об ушедших мгновениях. Мне хотелось бы переговорить с Джейн.

Молчание.

– Ее здесь нет.

– А где она?

Снова тишина.

– Не знаю.

Тон голоса красноречиво свидетельствовал, что ему больно признаваться в этом.

– Мы полагали, что она с тобой.

– Кто это, «мы»?

Он был осторожен. Ему хотелось получить информацию, но не хотелось показывать свою заинтересованность.

– Люси Мастерсон и я.

– Разве она не у Люси?

В словах явно звучало беспокойство. Вне всякого сомнения. Джули почувствовала волну облегчения. Он говорил правду.

– Нет. Она упорхнула из гнездышка Люси Мастерсон. Люси весьма разочарована. Исчезла в Биг– Орандже. Это ты подтолкнул ее к такому шагу, Билли! Мою бедную маленькую сестренку? Ты наплевал на нее и улетел с Кестлером к славе и деньгам! Ты маленький честолюбивый мальчишка, Билли Бингэм, не так ли?

Разговор оборвался. Он бросил трубку.

Джули повернулась погладить Орландо, который наконец отважился вновь появиться у нее на коленях.

– Привет, дорогой мой. Привет, мой любимый. Все не так уж и плохо, как может показаться, дорогуша. Билли воспарил высоко, но, судя по всему, моя любовь, Джейн увязла по уши в дерьме.

Величественный хит Пита Ривкина понемногу обретал плоть, как в лучших его мечтах, и теперь он понимал почему. Для этого не требовалось проводить маркетинговые исследования или просматривать пробы. Даже самый бесталанный мог предсказать итог. Его «Ночи» были, как говорят, обречены на успех, и причиной тому была Джейн. Начало сценария, открывавшее сериал, было специально переписано и отснято заново, чтобы включить ее. В первых, наиболее важных эпизодах ей отводилось больше места, чем остальным персонажам. Предугадывая бурную реакцию зрителей, Ривкин снял Джейн во всех рекламных роликах, посвященных фильму. По всей Америке отмечались заметные изменения в стереотипах поведения. Теперь многие отправлялись за пивом за пять минут до начала демонстрации коммерческих роликов. Пресс-релизы наводнили страну, а передаваемые из уст в уста сплетни и слухи распространялись со скоростью цепной реакции в атомной бомбе. В день, когда «Ночи» начали демонстрировать по телевидению, рестораны в Беверли-Хиллз оказались заполненными лишь наполовину. Питер Мортон позвонил Питу Ривкину и в шутку пожаловался на такое положение дел. И так было повсюду, деловая активность на время показа сериала замирала. Сериал потеснил «Косби» и «Семейные связи» с первых мест в списке Нельсона. В ту же неделю портреты Джейн Каммин появились на обложках «Ньюсуик», «Ролинг стоун», «ЮС», «Интервью», «Нэшнл инкуайрер». Короче, она в одночасье превратилась в предмет повседневного спроса – мгновенный, потрясающий успех.