Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Вернувшись в лагерь, я отложил часть покупок для себя, а остальное стал раздавать своим. И тут в нашу землянку набежали командиры из нашей и других батарей дивизиона. Я чувствовал себя неловко среди офицеров, умолявших выделить хоть что-то, и сказал, что, если меня отпустят, завтра принесу эту бижутерию всем желающим. Меня, конечно, отпустили, насовали денег, и пришлось составить длиннющий список «клиентов». Два дня я ходил в Ратенов, закупал все, что мне заказали, но главное, почувствовал себя вольной птицей и с интересом побродил по городу. Поразила быстрота, с которой установился порядок, и как быстро были расчищены улицы, а развалины отдельных домов аккуратно огорожены. Развалин оказалось не так много, как нам показалось при захвате города перед концом войны, когда пожары, казалось, охватили весь центр города.

Через несколько дней нас подняли по тревоге, и мы в спешном порядке переехали на окраину этого небольшого немецкого городка в бывшие немецкие казармы.

Германия после Победы

Казарма нашей бригады представляла собой замкнутый четырехугольник нескольких зданий с плацем посередине. В зданиях размещался личный состав батарей, учебные классы, отдельно столовая, клуб, штаб бригады и подсобные службы. Вокруг стоял мачтовый сосновый лес, придававший известный уют всей обстановке и как бы скрывавший казарму от посторонних глаз. Территория казармы была огорожена добротным забором.

После землянок и блиндажей казарма показалась нам раем. Комнаты на 6–8 человек, 2-ярусные койки с матрасами, паркетные полы, туалеты и великолепная душевая комната в подвале главного здания. Душевая — это небольшой предбанник с вешалками и огромная, облицованная кафелем комната с десятками душевых распылителей, подвешенных к потолку и включаемых разом от общего горячего и холодного вентилей. Как мы плескались в этой бане! Офицерам вообще достались шикарные условия. Они жили в коттеджном поселке, расположенном в самом лесу и примыкавшем к территории казармы. Каждый из них имел квартиру в коттедже на 1–3 человек.

Начались армейские будни. Если бы не осточертевшие и казавшиеся нам, фронтовикам, ненужными занятия, особенно строевой, то первые месяцы послевоенной жизни представлялись несравненным благом мирной жизни. Конечно, возобновились наряды на теперь стационарную кухню для всей бригады и караульная служба в казарме и в городе, но это бремя считалось необходимым и естественным. Особенно «престижным» и даже интересным на первых порах была караульная служба по городу, особенно патрульная, которая существовала до появления комендантских подразделений. Патрули должны были следить за порядком в городе и вылавливать солдат, не имевших увольнительную. Идешь по городу втроем, вчетвером, заходишь в пивную пропустить пару кружек, затем в магазин приобрести какую-нибудь мелочь, а то и просто поглазеть.

Кстати, в Ратенове был цех или отделение знаменитых цейсовских оптических заводов, и я наконец приобрел несколько пар очков в роговых оправах. Непривычным был большой, по московским меркам, ассортимент оправ и дешевизна очков, немыслимая у нас в Москве. Многие быстро (непонятно быстро для меня) завели себе подруг и подружек среди молодых и не очень немок. Язык? Объяснялись знаками, жестами и, быстро нахватавшись, ходовыми фразами и словами.

А когда есть увольнительная, просто побродишь по городу, посетишь парикмахерскую, кинотеатр, местный театрик, часовщика, если забарахлили часы. Но все это началось после того, как мы привели себя в порядок.

Война кончилась, мы чувствовали себя победителями и, главное, освободителями народов Европы от фашизма. Мы находились в европейском городе, были молоды и полны надежд на лучезарное будущее, но хотели уже сейчас соответствовать моменту. Однако наше обмундирование не выдерживало никакой критики. Выгоревшие, частично заплатанные гимнастерки и штаны полугалифе, заправленные в видавшие виды обмотки, изношенные с заплатками ботинки, помятые примитивные пилотки никак не соответствовали облику солдата-победителя. В лагере на это обращали мало внимания, лишь бы была не рвань и чисто выглядело. Но здесь, в городе, появилось ощущение стыда за свой внешний вид, особенно если хотел познакомиться с девушкой. К счастью, среди трофеев, захваченных на немецких складах при окружении Берлина, были, помимо ящиков с консервами и шоколадом, отрезы армейского сукна и шерстяной ткани. Все это хранилось на нашей машине, а по окончании войны — в хозяйстве старшины. Мы по-братски поделили эти отрезы сразу по прибытии в казармы Ратенова. Мне достался отрез серого сукна и отрез зеленой шерстяной ткани. Цвет отрезов несколько не соответствовал цвету нашей формы, но тогда это не замечалось, тем более что наши гимнастерки и полугалифе нередко имели разный цвет — от бледно-зеленого до темно-синего. Почти все, кто заимел такой материал, бросились экипироваться.

У меня были хорошие маленькие часы швейцарской фирмы «Омега», и я, не без сожаления, но и не без труда, сменял их на добротные сапоги у нашего полкового сапожника. Кстати, тогда широко практиковался обмен трофеями. Теперь предстояло сшить форму. Кто-то порекомендовал мне хорошего немецкого портного, жившего недалеко от казарм. Я взял увольнительную и пошел к указанному дому, не задумываясь, как буду общаться. На подъезде трех- или четырехэтажного дома висела табличка на немецком языке с цифрой. Решив, что это квартира портного, я поднялся на 2-й этаж и позвонил. Дверь открыл щуплый пожилой немец, по моим меркам, почти старик. Я произнес из моего скудного запаса «гут морген» или «гутен тах» и протянул отрез. Он сразу догадался и пригласил словом и жестом в комнату, явно портняжную. Я, разложив отрез на столе и тыкая то в свою гимнастерку и штаны, то в материал, пояснял, что мне нужно, и, показав немецкую марку, делал вопросительное лицо, мол, сколько стоит. Он с трудом понял и стал что-то говорить. Теперь я силился понять его, произнося, что я по-немецки «никс», а вот «инглиш ес» (еще не выветрился запас английских слов и фраз, выученных в школе). Тут вошла (или он позвал) молодая приветливая и довольно симпатичная немка с хорошим животиком (беременна, понял я), знавшая столь же плохо, как и я, английский, и разговор, сопровождавшийся жестикуляцией и смехом, оживился. Портной примерил меня и, качая головой и тыча в гимнастерку и штаны полугалифе, приговаривал «никс гут, никс гут». Дело в том, что немецкие солдаты носили френчи или кителя, а я предлагал какую-то примитивную рубаху и непонятные брюки (таких галифе не носят, некрасиво, пояснял он через «переводчицу»). Я настаивал на своем, объясняя, что такова форма. Наконец он все понял. Договорившись о сроках и цене и выставив в качестве аванса 2 или 3 банки консервов (продуктообмен!), я, с некоторым сомнением (как бы немец не напортачил с формой!), ушел.