Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни - Монах Лазарь (Афанасьев)

Леонтьев родился в 1831 году в родовом калужском поместье Кудиново, что недалеко от города Мещова. После одной из поездок в Оптину Пустынь, еще отроком, он скажет матери: «Вы меня больше сюда не возите, а то я непременно тут останусь».

Жизнь Леонтьева была полна страстей и резких поворотов, но тайное его стремление к Богу росло. Он писал художественные произведения – повести и романы, где изображалась мирская жизнь, часто нерусская, и автор любовался пестротой, экзотикой Востока. Леонтьев много лет находился в Турции на дипломатической службе. В 1871 году он тяжело заболел, явились признаки холеры, от которой тогда много людей скончалось вокруг него. И вот, ужаснувшись тому, что он до сих пор жил беспечно, не думая о своей душе, он дает обет уйти из мира, постричься в монахи. Болезнь отступила. Он поехал на Святую Гору Афон, прожил там в русском Пантелеимоновом монастыре около года, присматриваясь к жизни иноков. Но великие духовные старцы – настоятель монастыря иеросхимонах Иероним и духовник схиархимандрит Макарий – убедили его пока отложить постриг и отправили его в Оптину Пустынь к старцу Амвросию, дав ему письма к старцу и святыни в дар. Константин Николаевич приехал в Оптину и нашел здесь желанный сердцу приют. Он стал духовным чадом старца Амвросия.

С этой поры Леонтьев часто приезжает в Скит и живет, где благословят, иногда по три, по четыре месяца подряд (так было в 1874, 1875, 1879 и 1880 годах). В Скиту он сблизился с о. Климентом (Зедергольмом), автором книг об оптинских старцах преподобных Леониде и Антонии. После кончины о. Климента Леонтьев написал о нем книгу «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни», изданную в 1882 году. Леонтьев с любовью вспоминал о долгих беседах с о. Климентом в его скитском домике, где было много книг. Это были беседы всегда о вере, о монашестве.

В 1886 году Леонтьев все лето прожил в Скиту в келлии тогда уже покойного о. Климента, думая о том, что «пора свить себе последнее гнездо здесь, в Оптиной». И вот осенью 1887 года он нанял пустовавший тогда около трех уже лет дом-усадьбу находившуюся близ стен Оптиной, перевез туда из Кудинова свою обстановку, книги, взял и прислугу. На это переселение благословил его старец Амвросий. Отныне Леонтьев постоянно исповедуется у него, берет благословение на очередное сочинение (он пишет публицистические и философские статьи). Старец приглашает его на богослужения, происходящие в его скитской хибарке. Вот он пишет: «Сосны, ели, птицы разные, изобилие плодов земных вокруг, память смерти и в то же время некоторое кроткое умиление покоем старости моей… Иногда вижу монахов и мирян приезжих. Очень часто у о. Амвросия бывают в келлии домашние всенощные; почти всегда не выстаиваю, а высиживаю их в креслах… О. Амвросий так иногда и лежит даже от слабости во время службы» (24–27 июля 1887 г.). У Леонтьева тогда начали болеть ноги.

Дом, где жил Леонтьев, стал потом известен как «консульский», как бы в память о том, что Леонтьев был консулом в Турции. «Этот дом я нанял, – писал он, – у монастыря за 400 р. серебром с дровами, с водой и даже с молоком со скотного двора. Я отделал его заново по своему вкусу… Старая мебель материнская… портреты родных… Кабинет особо (с видом на поля)… Зала большая внизу, есть комнаты и для гостей, и я, хотя и опять совсем больной, счастливее теперь и покойнее многих здоровых. Правда, у меня открылись на ногах опять раны, и кашель не дает спокойно спать… Родина (Калужская губерния), летом природа прекрасная, лес, река, луга большие…» (7 ноября 1887 года).

Леонтьев пишет об Оптиной: «Здесь летом можно познакомиться с людьми всякого рода, начиная от сановников и придворных до юродивых и калик перехожих! Только, разумеется, надо пожить, а не мелькнуть на недельку. Здесь от мая до октября жизнь несравненно полнее, разнообразнее и поучительнее, чем жизнь в столичном все том же ученом, среднем и литературном кругу. В Оптиной летом, особенно если взять ее вместе с Козельском, соседними деревнями и помещичьими усадьбами, с богомольцами как знатными, так и простыми, видишь в сокращении целую Россию, понимаешь, как она богата… Оптина со всеми упомянутыми придатками и пестротой летнего приезда – это хорошая жизнь в современности» (1 марта 1889 года).

30 мая того же года он пишет: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет, – и во многих отношениях Русью очень старой даже, до сих пор еще благополучно отстаивающей себя от России новой, либеральной и космополитической, от мерзкой России пара, телефонов, электрического света, суда присяжных, пиджака…» Здесь, в доме возле Оптиной, Леонтьев пишет философские статьи, в которых размышляет о судьбах России и русской культуры, делает неожиданные прогнозы о грядущей жизни общества, – статьи яркие, вызывающие на спор, но пронизанные светом живой веры в Божий Промысл. В частности, в одной из статей он отмечает возрастающее влияние Оптиной Пустыни не только на простой народ, но и на образованное общество.

«Недавно в наш Оптинский Скит, – писал Леонтьев в статье "Добрые вести" 1890 года, – поступили послушниками двое молодых людей из лучшего нашего дворянства… Они двоюродные братья. Оба женаты, супруги их молоды и красивы, средства их настолько хороши, что г-жа Шидловская в своем Воронежском имении устроила на свой счет женскую общину, в которой, как слышно, и будет сама настоятельницей. И мужей, и жен одели здесь в Оптиной в монашеское платье, и обе молодые дамы уехали в Воронеж, а мужья остались в Скиту. В последний раз, уже облаченным в подрясники, им позволили сходить в гостиницу проститься с мужьями, братьями, и прощание это, говорят, было до того трогательно, что старый монах-гостинник, человек торговый и вовсе не особенно чувствительный, плакал, глядя на них, и восклицал: "Господи! Да что же вы это делаете? Да как же вы это такие молодые расстаетеся?! Да разве это можно! Боже мой!" Жили обе молодые четы между собою в полном согласии, и когда одна приезжая дама спросила у г-жи Ш-й, что побудило их решиться на такой геройский шаг, – она отвечала: "Мы были слишком счастливы!" Вот истинно христианский страх!»

В этом доме посетил Леонтьева Великим постом 1890 года Л. Н. Толстой, с которым он был коротко знаком. Леонтьев выступал в печати с отзывами на его произведения. В письме от 10 декабря 1890 года он пишет: «Мне теперь привезла на днях одна молодая помещица его «евангелие» (рукописное, конечно). Она давно его приобрела, но боится без моей помощи с ним ознакомиться… Я начал было его, но скоро соскучился, увидавши с первых страниц, что это весьма известная и не новая проповедь "всечеловеческой любви" как "искусства для искусства", без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога (как он говорит) нет; однако положил себе уроком дочесть до конца понемногу этот преступный и пошлый бред зазнавшегося и избалованного человека, который, видимо, верит в какую-то святость собственных наклонностей и мыслей… Он бы ходил и по всем деревням, убивая веру мужиков, если бы не знал, что ему не даст полиция этого делать! А где может – делает. Был ведь он и у меня прошедшим Великим постом. Просидел часа два, проспорил: был очень любезен, обнимал, целовал меня, звал: "Голубчик Константин Николаевич!"… Под конец свидания и беседы я сказал ему.

– Жаль, Лев Николаевич, что у меня нет достаточно гражданского мужества написать в Петербург, чтобы за вами следили повнимательнее и при первом поводе сослали бы в Тобольск или дальше под строжайший надзор; сам я прямого влияния не имею, но у меня есть связи, и мне в Петербурге верят сильные мира сего.

А он в ответ, простирая ко мне руки:

– Голубчик, напишите, сделайте милость… Я давно этого желаю и никак не добьюсь».

Своеобразные отношения были у Леонтьева с А. А. Фетом, также давним его знакомым. В конце 1880-х годов старый уже поэт выпустил несколько сборников новых стихотворений под общим названием «Вечерние огни», где было много стихотворений о любви. Вот это-то и возмутило Леонтьева. «"Вечерними огнями", – писал он, – восхищаться, как другие, решительно не могу! "Люблю тебя" (кх! кх!)…» Старец Амвросий, узнав, что Леонтьев хочет «громить» старческие стихи Фета о любви, отнесся к этому очень неожиданно. «Вообразите, – писал Леонтьев, – о. Амвросий, узнавший от кого-то со стороны о моем намерении, прислал мне из Скита запрет – сказал: "Пусть уж старика за любовь-то не пронимает. Не надо". Я, конечно, очень охотно положил "дверь ограждения на уста мои"» (17 февраля 1889). Вот как не просты старцы оптинские! Отношение о. Амвросия к Фету – «умнее» леонтьевского… В самом деле – стихи Фета на поверхностный взгляд как бы языческие, но в них нет главного для языческого отношения к любви: распущенности. У Фета – целомудрие, тишина, а часто есть и христианские, и даже православные отзвуки.

Много лет находясь вблизи старца Амвросия, Леонтьев не уставал удивляться его необыкновенной духовной одаренности от Господа. Это был поистине великий человек Был момент, в 1878 году, когда Леонтьев, испытывая трудности (бытовые, семейные), не знал, за что взяться, и написал об этом о. Амвросию. Тот просто велел ему приехать в Оптину «Это духовное приказание было для меня совершенным сюрпризом, – писал Леонтьев. – О. Амвросий вообще очень мягок и осторожен со мной. И это решительное слово его ужасно обрадовало меня и доказало мне, что он полагается больше прежнего на мою веру. С души как камень спал».