Битва судьбы - Дмитрий Казаков

– Не возьму я назад сказанное, – замотал головой Терик. – Пусть даже ты не мой соплеменник. Ты мне жизнь спас! Будь ты хоть Волосатым, хоть Остроухим, я сказал бы то же самое. И, более того, хочу я просить тебя быть мне вместо брата, старшего брата!

Терик опустил голову. Тишина повисла над лесом, повисла, чтобы быть разорванной скрипучим, резким смехом Полурослого:

– Ополоумел ты, сын конунга! – сказал он, отсмеявшись. – Кому предлагаешь побратимство? Иноплеменнику! Так такого не было никогда!

– Пусть, – йотун поднял взгляд. – Все когда-либо случается впервые. Обычай, по которому спасший жизнь становится спасенному старшим братом, мудр, и не стоит его отвергать. И, кроме того, недолгим будет побратимство, если я правильно догадался о цели твоего путешествия.

– Похоже, что правильно, – Луций сморщился. Напомнила о себе нога. – После Ночи Судьбы выживет только один. Через десять дней один из нас погибнет, или даже оба.

Морщины побежали по лбу Полурослого, складываясь в причудливые узоры, он прерывисто вздохнул:

– Я согласен, сын конунга. Да свершится небывалое. Только вина у нас нет, чтобы исполнить обряд.

– Обойдемся водой, – ответил Терик, улыбаясь. – Ведь главное – кровь – у нас все-таки есть. И кровь у нас – одного цвета!

На душе стало легко и радостно, отчего-то вспомнилось детство. Терик вытащил нож, осторожно проколол палец. Багровая капля упала в подставленную чашу, окрасив воду в розовый цвет. Глядя, как кровь Луция смешивается с его,, сын конунга улыбался, сам не зная, почему.

– Я, Терик из Нордбурга, – сказал он нараспев. – Пред лицом Творца и своей честью нарекаю Луция из Кум своим братом.

Он припал к чаше. Чуть солоноватая холодная вода освежила небо, побежала по языку. От нее по телу распространился зуд, странный, но приятный.

Тревожно было на душе у Луция, непривычно и тревожно. Не может такого быть, чтобы Полурослый с Длинноруким, цверг с йотуном побратались. Не может, но все же случилось.

– Я, Луций из Кум, пред лицом Творца и своей честью нарекаю Терика из Нордбурга своим братом.

Вода с кровью оставила во рту горечь. Пытаясь проглотить загустевшую вдруг слюну, Луций почувствовал, что что-то внутри него меняется, раз и навсегда. И изменения эти важны, значимы не только для него одного, пусть даже о выборе, о маленьком выборе, что совершили два разумных существа в далеком лесу, не узнает никто и никогда.

Глава 18

Утро началось неожиданно тяжело, утро дня Удода, что «должен быть легок и светел, подобно небесам», если верить «Книге Дней». Но внутри Кольцевых гор привычный календарь, похоже, давал сбои, если, вообще, действовал. Родомист встал с трудом, испытывая ощущения, до боли похожие на похмелье. Голова казалась пустой и тяжелой одновременно, словно из нее вынули мозг, а череп заменили на металлический. В груди что-то хрустело, переливалось с тупой болью. Мешали жить странные ощущения, малообъяснимые и неуловимые. Будто зудел рядом невидимый комар, готовясь укусить, и тревожил кожу ветерком от маленьких крыл.

Даже спутники заметили неважное состояние мага. Хорт спросил прямиком:

– С тобой все в порядке, Родомист? Выглядишь ты – краше в гроб кладут.

– Устал, – вздохнул маг тяжко. – Но не поворачивать же из-за этого назад? Да и идти недолго осталось.

Хорт недоверчиво ухмыльнулся, Ратан с сомнением почесал щеку, на которой вполне реальные комары оставили некоторое количество отметин.

Вкуса еды Родомист почти не ощущал. Не до того оказалось. Чудились ему колебания в пространстве Силы, чудные, ранее не встречавшиеся. Будто рядом прячется кто-то сильный, могучий и не спешит открывать убежище, но до конца сдержать себя не может, вот и колеблется Сила, словно вода в пруду от играющей в глубине огромной рыбины.

Но ничего определить не удалось, и маг приписал чудные ощущения находящемуся совсем недалеко Храму Судьбы.

Соседство другого мага Межамир обнаружил еще вчера и почти сразу поставил заслон из Силы, воспользовавшись тем, что неведомый противник казался слабее. Что это противник, маг из Новгорода не сомневался, ведь кто же еще может бродить по Внутреннему лесу накануне Ночи Судьбы?

Теперь он медленно сближался с соперником, намереваясь ударить неожиданно, в спину. Угрызения совести не смущали его, ибо все хорошо, что ведет к победе. Тревожило другое, никак не мог понять, к какому Племени принадлежит неведомый враг: к Полурослым, Красноглазым, или, может быть, к Длинноруким? Что от Остроухих пойдет сам Бран, Межамир не сомневался. Путешественник из Того или с Зеленых островов вряд ли выберет северную дорогу.

Лес послушно укладывал под ноги удобные тропинки, чудовища разбегались, едва завидев мага. Лишь одна мантикора, огромное рысеподобное чудовище, рискнула напасть. Развернула кожистые крылья, воздела скорпионий хвост выше деревьев и бросилась на Межамира.

Маг остановился, плавно повел руками. Зверюга с пронзительным свистом скрылась в чаще, ломая деревья. Края крыльев и хвост пылали, настоящим, веселым оранжевым огнем.

Даже столь явное магическое действие, совершенное рядом, не смог обнаружить будущий противник. Правда, Межамир успешно направил откат Силы в нужную сторону, но ведь полностью скрыть магию невозможно. Сомнение засело в груди мерзким червячком, но маг заставил его замолчать и ускорил шаг.

Не прошли и версты от места стоянки, как начались неприятности. Их Хорт ожидал еще с ночи, что прошла под мерное гудение комаров. Спать удавалось урывками.

За спиной охотника, что выбирал путь, кто-то застонал. Послышался звук падения. Хорт обернулся. Родомист оказался распростерт на земле, над ним склонился Ратан.

– Что случилось? – спросил Хорт испуганным шепотом.

– Не знаю, – отозвался Ратан, и тут маг очнулся.

– Что? – в один голос воскликнули спутники, уставившись на пострадавшего. – Что стряслось?

– Кто-то рядом с нами сотворил волшбу, кто-то сильный и в магических делах сведущий, – Родомист говорил уверенно и совсем не походил на человека, только что пережившего обморок. – Но я не могу определить, кто он и где находится. Нападения можно ожидать в любой момент.

Родомист поднялся, и они продолжили путь.

Хорту идти по такому лесу совсем не нравилось. Тяжелый сырой туман, что с самого утра клубился под зелеными сводами, оказался тяжеловат для больной груди. Охотник чувствовал одышку и невольно замедлял шаг.

Из размышлений о собственной немощи Хорта вывел тихий, едва слышный звук, столь же чужеродный для безлюдного леса, как лед для пустыни. Из чащи доносилось пение, тихое и переливчатое. Слов разобрать не удалось, и Хорт в сомнении оглянулся на спутников: слышат ли?