Суд Проклятых - Марк Романов

Романов даже не понял, что случилось. В какой-то момент Матти дёрнулся вперёд, словно хотел проломиться сквозь гладкую стену Лабиринта. Ричард схватил Романова и втащил в узкий проход между стен. Марк оказался зажатым между Матти и Морганом. В глазах помутнело, уши словно заложило ватой, дыхание стало прерывистым и неглубоким. Звуки боя и шум стрельбы исчезли, связь замолкла, погружая Марка в тишину и непривычный информационный вакуум. Все приборы брони отключились, разом теряя энергию в накопителях. И только грустный голос Маттершанца каким-то образом пробивался в сознание:

— Это портал, не бойся… 

Глава 22. Я никогда не умирал

Здесь луна решает, какой,

Какой звезде сегодня стоит упасть.

Здесь мои глаза не видят,

Чем она больна.

Мое тело уже не мое, только жалкая часть,

Жалкая надежда.

Но во мне всегда жила — истерика!

А смерть скользила среди них,

Покачивая тонким жалом,

Тенью бесплотною кинжала

Гася горячие огни

22.1. Решка после Лабиринта. Часть вторая. Эклектика

Его выплюнуло на острые камни поверхности, шмякнув для устрашения головой обо что-то холодное, и хорошенько пожевав перед этим гигантскими челюстями полей.

Темпоральные волны ещё накатывали с ленивой небрежностью, полизывая измученное тело агента шершавыми языками тошнотворных приступов, от которых Решку буквально выворачивало наизнанку, заставляя вспоминать курсы анатомии и оказания первой помощи тяжелораненым. Тело корёжило и сплющивало, тянуло сразу во все стороны, сжимало и сдавливало, заставляя каждую клеточку внутри в панике биться о соседние клетки, едва не разрываясь на мелкие части.

Решка плохо осознавал, где он находится, куда делся Лабиринт, что произошло после того, как он добрался до архива…

А он добрался? Кажется, да. Вроде бы, он даже вскрыл пару несложных кодов допуска, выковыривая искомую информацию о технических характеристиках землероек своего типа… своего бывшего типа, когда сознание агента ещё было в кибертеле робота-помощника, железной единицы, состоящей на учёте в перечнях прибывшего имущества. Вот так, имущество — и никаких отличительных черт. Просто кусок мозгов, засунутых во временное хранилище внутри огромного насекомого, которое должно было совать нос в самые опасные коридоры и проходы Лабиринта.

И он совал. Да и не только нос, если уж быть честным до конца. Мозги-то остались на месте, сплавились вместе с останками тела кибера, когда агент Решка прыгнул в белковую оболочку бригадира Макса Телля, а вот сознание переместилось.

До сего момента Решка не испытывал желания разбираться в тонкостях переноса сознаний в другие носители. Для него, как для Двадцать Шестого в те годы, было совершенно ясно, что его мозги, извлечённые из тела нарушителя закона, пересаживают в хранилище, подключают к схемам, заливают питательным бульоном и отсылают в деактивированном виде по разным точкам, где требовались работники подобного класса.

Теперь же, после того, как агента пережевали темпоральные поля Лабиринта, отрыгнув куда-то далеко от Марса, в чём Решка был совершенно уверен, он внезапно очень чётко осознал и понял — никакого возвращения и не планировалось.

Все эти байки про отбывание наказаний, искупление вины с последующим возвращением в своё же тело, которое должно было храниться в криокамерах тюремных лабораторий, оказалось полной хернёй.

Да и сроки подобных командировок, как на подбор, превышали сроки самых смелых ожиданий для родственников или близких осуждённого. Расчёт был на то, что связавшиеся с криминалом подельники, родня или кореша не найдут денег на дорогостоящую киборгизацию, клонирование или постоянную смену внутренних органов, чтобы дождаться какого-то дальнего подручного или родича. Впрочем, предъявление претензий по поводу невозвращения обратно целёхонького заключённого тоже как-то не вязалось с образом криминальных структур или несчастной родни.

Некоторые дожидались, к ним возвращали тех самых заключённых, полностью реабилитированных и заслуживших право вернуться в общество…только вот в эту херню Решка больше не верил. Внутри него росло и крепло, словно желание сблевать под кустик, чувство слащавой фальши от многолетней пропаганды властей и правящей партии на эти темы.

Ролики с показательными возвращениями, воссоединение семей, слёзы радости и отчаянные рыдания родни, к которой вернулся оступившийся, но, без сомнения, осознавший свою вину блудный член семьи теперь казались агенту сиропом на куске говна. Можно, конечно, закрыть глаза, заткнуть нос и полизать сладенького, только во рту неизменно останется привкус гнилой какашки.

Решка бросил попытки отползти куда-то подальше с холодной поверхности, уткнулся носом в землю, от которой нестерпимо пахло гарью и кровью, и заплакал.

Слёзы катились по впалым щекам агента сами собой, будто организм, стремясь избавиться от излишка адреналина в крови, всего-то пытался вывести его естественным путём через слёзные каналы, раз уж ни агрессия, ни спасение жизни пока не предвиделись на горизонте.

«И вся эта хренова муть про нетравмирующий способ заслужить прощение за преступление, после которого ты даже не вспомнишь, что с тобой было, вся эта хуета о безопасном переносе мозгов в подходящую среду пребывания оказалась просто хреновой мутью и сопливым хуедрочеством», — с какой-то непонятной досадой думал Решка, судорожно цепляясь скрюченными пальцами за стылую землю. Внезапно в его голове резко прояснилось, тошнота и дезориентация откатились мягкими волнами прочь, а воздух наполнился свежестью и чистотой.

— Людям не нужна правда, — бесцветным голосом произнёс Решка, чувствуя, как к потрескавшимся губам прилипают частички горелой земли, — они готовы жрать дерьмо ложками, лишь бы их убедили в том, что это варенье. На самом-то деле, они не хотят ничего. Только бы думали за них, принимали законы за них, решали за них и обеспечивали безопасность за них же. А они бы потом критиковали, основывали партии протеста, ходили на забастовки и создавали профсоюзы в поддержку очередного правдоруба от мелкой коалиции работников штолен на запиздрючем астероиде близ родной планеты.

Решка глубоко вздохнул, напрягся, приподнимаясь с земли. Сначала он оторвал от холодного покрова с запахом крови и гари голову, потом приподнялся на локтях, подтягивая ноги, затем встал на колени, а уже после осторожно распрямился, оглядываясь по сторонам.

Вокруг, насколько хватало взгляда, раскинулся унылый серо-чёрный пейзаж пожарищ и пустоты. Останки больших и малых построек припорашивал лёгкий белый снежок, светлыми мазками покрывая уголья и щербины картин разрушения. Небо заволокло низкими тёмными тучами, которые скрывали солнце ровно настолько, чтобы оно казалось бельмом на пространстве небесного ока, подслеповато щурившегося на дела людские.

По всему выходило, что по этой части планеты прошлись тяжёлым вооружением откуда-то от ближайшей точки выхода из гиперканала, или с военного крейсера, зависшего на орбите.

Был, правда, и другой вариант развития событий, но тогда стоило бы признать, что планету утюжили со своих же орбитальных баз самообороны и контроля.

Плазменные удары сплавляли стекло и камень, мгновенно превращая белок в облака пара, выжигая всё живое на своём пути. Тем, кому посчастливилось укрыться в подземных бункерах или на базах, пришлось выбраться наружу от недостатка воздуха. При такой температуре ни одна система жизнеобеспечения не справилась бы дольше нескольких минут. А вот добротный Лабиринт, способный выдержать прямой ядерный удар, пару залпов из тахионников и точечную атаку плазменных плетей, тут отсутствовал. Впрочем, как и любой аналог для качественного пережидания планетарного пиздеца или апокалипсиса.

Решка почти физически видел эти картины случившегося, будто потоки темпоральных полей Лабиринта не просто нарушили что-то в его структуре мышления, а коснулись самих цепей ДНК, пробуждая скрытые способности, дремлющие несколько тысяч лет.

Перед глазами Решки метались призрачные люди, бесшумно крича и размахивая горящими руками. Население планеты обезумевшим потоком переливалось из стороны в сторону, ища укрытий и защиты. А орбитальные базы охраны молчали. Молчали и наземные системы защиты, молчали оставленные гарнизоны и патрули, молчали небо и земля, позволяя высокотемпературной плазме слизывать с поверхности сектора обстрела всё живое.

Решка стоял посреди призрачных, полуразмытых картин сражения, и на его лице медленно таяли крошечные белые снежинки, пеплом опускающиеся сверху, словно неумелая похоронная музыка обрела форму и цвет.