Всё к лучшему - Ступников Юрьевич

Он и стал, довольно быстро, серьезным бизнесменом, подняв дело почти с нуля. Точнее, отмыв деньги, свалившиеся на тех, кто был при кормушке, когда вдруг, с испуга, распустили целую державу на все четыре стороны. Поделив ее, лежащую, между ханами и их вновь обретенной челядью.

Но Он рассчитывался аккуратно, лишнего не рвал. Его не трогали, не убили и не принудили к бегству. Чтобы по-настоящему подняться, надо знать, под кого ложиться. Молча. Иначе назовут шлюхой и выбросят, помяв. Раз не заценил. Где такие сейчас? А Он всегда старался выглядеть солидным и преуспевающим. В соответствии с нужным статусом. Иначе бы не поняли и не приняли там, куда ему хотелось попасть. Встречают-то по одежке, а провожают – по банковским счетам. Главное – переходить улицу в положенном, по ранжиру, месте. Не перебегать.

Он давно понял, что жить надо красиво, даже если временами это страшно или противно. Пока не привыкнешь.

Успешный бизнесмен – как ассенизатор. Если брезгуешь или задумываешься над запахами, неизбежно окружающими кабинеты, то меняй дело, компаньонов и помощников. А где тогда сделать деньги? Наследство – надо правильно родиться. Развод – менять ориентацию. Забрать или «кинуть» – без силы за спиной не обойдешься. Она всегда, подталкивая и защищая, оказывается сзади. Даже у тех, кто пробивается на самый-самый верх. Уж они цену знают. Голова на то и дана, чтобы чувствовать, когда беречь задницу. Потому и выгоду, и опасность прощелкивают, как никто другой. Который так не умеет, вот и остается снизу.

Хочешь – не хочешь, а зарабатывать – доля неудачника, откладывающего от зарплаты до зарплаты, после выплат, чтобы раз-два в году съездить в короткий отпуск. Поджарый, как кошелек. И счастливый, что выпрыгнул, порезвился вне оградки и потом взахлеб рассказывающий, где и на чем там можно сэкономить. А Ему нравилось считать себя успешным. И чтобы остальные это видели и ценили.

Так было везде, кроме дома. Здесь ничего не спрячешь, а дорогие игрушки, заполняющие пустоты метража, уже не производили впечатления. И даже начинали раздражать. Ей же хочется Его, настоящего. Без лосьона, политуры или бронзы. Не для зевак. Восторженных от собственной никчемности. А для себя. Хоть когда-нибудь, которое не наступает.

Вот Она и подсела на «стакашок». Сначала вина, потом – все подряд. Пока, наконец, не сорвалась.

И что Ему теперь, выбросить Ее из своей жизни? Вроде всего достаточно, чтобы построить заново, с кем-то помоложе. Как это и происходит у тех же других. Но Он не мог. И знал почему. Вся Его прошлая жизнь рядом с Ней была для Нее. Самой лучшей. Избранной и избравшей. Неужели еще тогда, в самом начале, Его так обманули и многие годы дурили, подыгрывая? К тому, что Он узнал, Она, нынешняя, уже отношения не имела. Разбегайся или расходись, ничего не изменишь. Дело не в Ней. Есть Она или нет рядом, не беда.

Он сам уже не мог перечеркнуть все, что прожил, во имя чего или, точнее, кого рисковал, проигрывал, терпел и снова поднимался. Легко сказать, зачеркни свое прошлое. Без Нее что останется? Регалии да вещи стоимостью… Это значило бы признать себя таким же, как и те, другие. От кого Он оторвался, вырвавшись, и чем гордился. От идущих по кругу вокруг одного и того же колодца. Жерновов. Или даже ипподрома. Выдыхаясь. Год за годом. До куцей, как тюремная пайка, пенсии. Спасибо, что дают.

И какая разница, на сколько больше или меньше, если все, независимо от ступеньки, на которой их выстраивают, одинаково хлопают в ладоши, где положено. Словно сами себя – по щекам. Заливаясь слезами умиления.

Ковровая дорожка, конечно, щекочет яйца. Тем более прилюдно. Но молчаливые пальцы твоей женщины – лучше. И теплее. Интересно, а не душно ему в этой комнате, одному?

– Вы говорите, руки? Не помню, – соврал Другой. – У нас ничего не было. Я ведь, если честно, скорее гладильщик, чем молотобоец. Обнять, согреть, погладить. А ей было трудно и одиноко тогда. Она говорила, что встречается с парнем, но у него много работы и разных поездок по делам. Вот я ее и водил по знакомым компаниям. Иногда засиживались допоздна. Всякое бывало, но ничего серьезного.

«Всякое или всякие? – не расслышал Он, но переспрашивать постеснялся. – Значит, Она не соврала. Держалась столько лет и, наконец, выплеснула. Надоело носить в себе. Захлебнулась. И я надоел. Уже и потерять не страшно. Если некого. А ведь понимала, что не женился, если бы знал тогда. Таких, из компаний, и так хватало. Конфетти. Подобрал бы какой-нибудь Другой. Неужели это конец? Вот и все…».

– Вот и все, – сказал Он, вставая. – Извините, что не так. Просто зашел познакомиться. Еще раз убедился, что у жены хороший вкус.

– Заберите бутылку. Я все равно не пью, – облегченно засуетился Другой.

Ему было одновременно и легко, и тяжко. Кружилась голова. Приходилось смотреть куда-то в сторону и искать, разглядывая, новый объект для внимания. Только не на гостя.

«Черт, я, кажется, испортил жизнь хорошему мужику. Иначе бы Он не пришел. Кто ж знал, что легкий романчик с пустоголовой курочкой станет для кого-то через двадцать лет такой серьезной проблемой? Катастрофой. Сразу видно, неудачник. Один глаз чего стоит! Так и всплывает, куда ни глянь. Знак…».

– Пусть остается, пригодится еще, – Он застегнул портфель, еще раз чиркнул зрачками по кровати и зажмурился от напрыгнувшей волны, живой, черно-белой.

На восточном покрывале лежала Она. Тогдашняя, молодая. Но раздетая, распаренная и уже мокрая. Прямо над застиранным десятки раз, вручную, минаретом, похожим на ракету с усиками пальм.

– Я проведу, – хлюпнул у плеча носом Другой и пожаловался: – Вот, простыл немного, теку. Вы в коридоре сами свет не найдете…

Они оскалились друг другу, прощаясь. Как цивилизованные люди. «Все будет хорошо». – «Берегите себя». Но руки не подали.

– Глупо, конечно, но что оставалось делать? Поговорить-то надо, раз пришел…

Он плюхнулся на сиденье машины и расслабился. Ноги были ватными и бессильными. Как дурнота под сердцем. Полым и гулким.

– Глупо, конечно, но что оставалось делать? Поговорить то надо, раз пришел…

Другой вернул стул к столику и осел у компьютера. Ноги были ватными и бессильными. Как дурнота под сердцем. Полым и гулким.

Через несколько месяцев Он случайно узнал, что тот, Другой, неожиданно умер. На своей постели. Говорят, «зашился» от алкоголизма, но однажды нашел дома, видно забытую кем-то, початую бутылку водки и выпил ее всю. Залпом.

– Дурак, – сказала Она, услышав об этом и посмотрела на Него.

Все равно в комнате никого другого не было.

БОСС

В тот шведский город я приехал на поезде из Стокгольма. Напротив здания вокзала решил взять такси, чтоб не мельтешить и не дергать друзей. На выходе ко мне сразу подскочил мужчина, если говорить по-русски, хотя и непонятно, – арабской национальности. Но это меня не смутило и не насторожило.

Человек как человек, разве что не русский.

Мужчина сразу предложил свое такси, стоящее неподалеку, и я не стал осматриваться. Знал, что город небольшой, счетчик у него был, значит, много не «настучит». Машина оказалась старой модели 70-х годов, великоватая, с большим прямоугольным капотом. Моя первая тачка в Штатах двадцать лет назад была как раз такого же типа. Салон как салон. Все обычно. Мы ехали минут десять, может, чуть больше. Таксист был в прекрасном настроении и стандартно поинтересовался, откуда, мол, я.

Ответил, что «русский», хотя моя сущность была, что называется, налицо.

Так евреи скрывают свое нутро. До поры до времени.

– О-о-о, – уважительно сказал он и больше не надоедал.

Мы подъехали к дому, где у входа уже ждали друзья с початой бутылкой в руках.

– 490 крон, – радостно объявил мне таксист-араб, и я сразу почувствовал себя антисемитом.

Это было ровно 70 долларов. За десять минут дороги? Швеция, конечно, дорогая, но не миллионеры же здесь живут.

– Что-то дорого, – не выдержал я, протягивая ему пятисоткроновую купюру, еще недавно напрямую гревшую мне сердце.

– Почему дорого, босс? – искренне обиделся таксист. – У меня же лимузин. Для VIP.

«Салон действительно кожаный», – подумал я, отклеивась от сидения.

Ну ладно, в конце концов «босс» и должен стоить соответственно. За меньше и не назовут.

Теперь я всегда сначала, говоря по-русски, фэйсконтролю таксистов, а затем – их машину.

Боссом я уже был.

КОБРА НА СКОВОРОДКЕ

Она смотрела на меня не мигая. Томная, но отстраненная – вся в себе. Парень-вьетнамец вытащил ее из тонкого полупрозрачного мешка, валявшегося около лестницы, ведущей на второй этаж, после того, как мы сторговались о цене. Начали с сорока, но закрыли на шестнадцати долларах.

Мешков было несколько, и они все шевелились. Как гены во мне. Уползающие куда-то вглубь миллионами лет назад. Я смотрел и на кобр в руках парня, и на живые мешки в углу. Старался не отвлекаться по сторонам, но мельтешил все больше и постыднее. Вправо, влево. Чтоб уследить за всеми. И по нарастающей чувствовал себя встревоженной обезьяной, затрепетавшей из прошлого где-то во мне. Первобытный страх – это явный признак живого. Но почему тогда так хочется происходить от Бога?