Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

После этого Зубов подает ему документ одной рукой, тогда как другой переносит лампу на угол камина, чтобы император мог читать представленный акт. Павел, и правда, берет бумагу и пробегает ее глазами. Где-то на трети текста прерывает чтение и, подняв голову и глядя на заговорщиков:

― Но что я вам сделал? Великий боже! ― кричит он. ― За что вы так изводите меня?

― Уже четыре года, как вы нас тираните! ― выкрикивает голос в ответ.

И император принимается читать дальше. Но, по мере того, как он углубляется в документ, накапливается возмущение: его ранят выражения ― чем дальше, тем более оскорбительные; достоинство уступает место гневу; он забывает, что один, неодет, без оружия и окружен людьми в шляпах на головах и с обнаженными шпагами; он с силой комкает акт об отречении от престола и бросает его себе под ноги:

― Никогда! ― говорит он. ― Лучше смерть!

С этими словами он делает движение, чтобы завладеть своей шпагой, что на кресле, в нескольких шагах от него. Но тут появилась вторая группа; по большей части она состояла из разжалованных или отстраненных от службы молодых дворян, среди которых находился один из главарей ― князь Татетсвилл, поклявшийся отомстить за такое оскорбление. Так вот, едва ступив сюда, он бросается на императора, грудь к груди, борется, падает с ним на пол, заодно опрокидывая лампу и ширму. Император страшно кричит, потому что, падая, он ударился головой об угол камина и получил глубокую рану. Трясясь от страха, что этот крик может быть услышан, Сартаринов, князь Веренской и Серятин бросаются на Павла. Император поднимается в какой-то момент и снова падает. Все это происходит ночью, наполненной стонами и криками ― то пронзительными, то глухими. Наконец, император отрывает руку, которая ему сжимает рот.

― Мессье, ― кричит он по-французски, ― мессье, пощадите, дайте мне помолиться бо…

Последнее слово задушено; один из нападающих распутал son écharpe[69] ― свою перевязь [размотал свой шарф] и пропустил ее вокруг корпуса жертвы; набрасывать удавку на шею опасаются, ибо тело будет выставлено, и нужно, чтобы смерть выглядела естественной. После этого, стоны переходят в хрип; вскоре и хрип прекращается, следует несколько конвульсивных недолгих движений, и, когда Бенингсен входит со светильниками, император уже мертв. Тогда лишь замечают рану на щеке; но это неважно: с ним случился апоплексический удар, и ничего удивительного, что падая, он, возможно, ударился головой о мебель и, возможно, таким образом, поранился.

В тишине, что воцаряется вслед за преступлением, и тогда как при светильниках, что приносит Бенингсен, рассматривают неподвижное тело, за дверью, ведущей к императрице, раздается шум; это императрица, которая услышала сдавленные крики, глухие и угрожающие голоса и прибежала.

Заговорщики сначала пугаются, но узнают ее голос и успокаиваются; впрочем, дверь, закрытая для Павла, закрыта и для нее; значит, они располагают временем закончить то, что начали, и ничто не отвлечет их от дела.

Бенингсен приподнимает голову императора, и, видя, что тот без движения, велит перенести его на постель. Лишь после этого, входит Пален со шпагой в руке, потому что, верный своей двойной игре, он ждал, когда все будет кончено, чтобы присоединиться к заговорщикам. При виде своего суверена, на лицо которого Бенингсен набросил плед для ног, он останавливается в дверях, бледнеет и, прислоняясь к стене, возвращает шпагу к своему поясу.

― Пойдемте, мессье, ― говорит Бенингсен, вовлеченный в заговор одним из последних и единственный, кто в течение этого фатального вечера сохранил свое неизменное хладнокровие; пора готовиться к присяге на верность новому императору.

― Да, да! ― беспорядочно раздаются голоса мужей, которых подмывает вырваться из спальни с большей поспешностью, чем та, с какой они стремились сюда попасть. ― Да, да! Идемте готовить почести императору. Да здравствует Александр!

Тем временем, императрица Мария, видя, что не может войти через дверь, связывающую покои супругов, и слыша непрекращающийся шум, выбирает кружной путь по апартаментам, но в промежуточном салоне встречает Петровского, лейтенанта стражи от Семеновского полка, с 30-ю людьми, что в его подчинении. Верный предписанию, Петровский перекрывает проход.

― Извините, мадам, ― говорит он, склоняясь перед нею, но вы не можете идти дальше.

― Вы совсем не узнаете меня? ― спрашивает императрица.

― Как же, мадам! Я знаю, что имею часть говорить с вашим величеством, но именно вы, ваше величество, пройти не должны.

― Кто вам дал такое предписание?

― Мой полковник.

― Посмотрим, ― говорит императрица, ― осмелитесь ли вы его исполнить.

И она идет на солдат.

Но солдаты скрещивают ружья и преграждают ей путь. В этот момент заговорщики шумно вываливают из спальни Павла, выкрикивая:

― Да здравствует Александр!

Во главе них Бенингсен; он идет в сторону императрицы; она узнает его и, окликая по имени, умоляет его позволить ей пройти.

― Мадам, ― отвечает он ей, ― теперь все кончено; вы напрасно рисковали бы жизнью, дни Павла пресеклись.

При этих словах императрица вскрикивает и падает в кресло; две великие княжны, Мария и Кристина, которые проснулись от шума и прибежали сюда, опускаются на колени по обе стороны кресла. Чувствуя, что теряет сознание, императрица просит воды. Солдат приносит ее в стакане; великая княжна Мария колеблется, передать ли его матери, из боязни, что вода может быть отравлена. Солдат угадывает ее опасения, отпивает половину и, протягивая стакан с остатком воды великой княжне:

― Вот видите, ― говорит он, ― ее величество может выпить без опаски.

Бенингсен поручает императрицу заботам ее дочерей и спускается к царевичу. Его апартаменты расположены под апартаментами Павла; он слышал все: крики, падение, стоны и хрип; в то время он пытался выйти, чтобы броситься на помощь отцу, но стража, что Пален поставил у его двери, втолкнула его обратно в спальню; продуманные меры предосторожности: он ― пленник, и ничему не может помешать.

Когда Бенингсен входит в сопровождении заговорщиков, крики ― «Да здравствует, император Александр!» ― возвещают ему, что все кончено. Способ, каким он поднимается на трон, для него очевиден; поэтому, заметив Палена, который входит последним:

― Ах, Пален! ― восклицает он. ― Какой страницей начинается моя история.

― Sire, ― отвечает Пален, ― ее следующие страницы о первой заставят забыть.

― Но, ― вскрикивает Александр, ― но, не полагаете ли вы, что не скажут, что это я, я ― убийца моего отца?