Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

Местные мужчины по его команде воткнули в утоптанную землю двенадцать кухонных ножей. Они очень гордились, что помогают кудеснику. Ножи образовали почти прямую линию. Ли Хань не преминул ее поправить, хотя это и не имело особого значения. Он любил порядок во всем.

Я вместе с Настей сидел на гребне соседнего забора, ощущая на себе любопытные взгляды десятков людей. Старый фанец поманил меня рукой. Я подлетел к нему, лишь единожды взмахнув огромными крыльями. Он отшатнулся и едва не потерял равновесие.

— Ты слишком велик для птицы, — проворчал Ли Хань. Он был сконфужен: нельзя ронять себя в глазах местных жителей.

— Кхр-ух, — ответствовал я, что означало: «Я так неловок, мудрейший».

Он посмотрел на меня долгим, странным взглядом, потом кивнул и начал распевно читать заклинание…

Глава седьмая

Покой песков

Вести о происходящих в Сибири событиях доходили до здешних мест с большим опозданием и искаженные до невероятия. Но в любом случае мне было ясно: дома творится страшное. И невыносимо было сидеть тут в полной безопасности и взирать со стороны на крушение моей родины.

Сколь возможно, я старался оградить Настю от жутких известий, но рано или поздно она их узнавала — земля слухами полнится. И с каждой новой весточкой она все сильнее боялась возвращаться.

По-моему, девочка моя уже смирилась с тем, что век придется коротать в пустыне, — хоть и чужды ей были здешние обычаи, хоть и удручала ее здешняя скудная природа и угнетал чудовищно жаркий климат.

За считанные недели она выучила местный диалект фаньского, на котором говорили все жители оазиса вне зависимости от происхождения, а потом и южный уйгурский говор. Настя перезнакомилась и подружилась с женщинами и охотно помогала им чем могла. А могла она многое. Училась же моя милая всему на удивление быстро.

По здешним меркам мы были вполне устроены и ни в чем не нуждались: обуты, одеты, имеем крышу над головой. Я легко мог заработать несколько лепешек, кувшин кумыса, круг овечьего сыра, свиной окорок, кочан чжуэйской капусты, мешочек сушеных фиников и прочие здешние кушанья — крестьяне рассчитывались с нами только натурой. Я помогал Ли Ханю очищать малюсенькие поля от пыльных бесов, разоряющих посевы, подстерегать у входа в пещеры и истреблять каменных вампиров, отгонять от соломенных крыш огненных голубей и делать много другой жизненно необходимой работы.

Кстати, о «голубях»… Они действительно с виду походили на больших красных голубей. Это были странные создания, которые тяготели к людям, никогда не пытались нанести нам вред, но всякий раз — в силу невероятно высокой температуры тела — служили причиной пожара. Как правило, они поджигали бесценные для жителей пустыни штабеля кизяка, соломенные брикеты или камышовые циновки и маты.

Кизяк приходилось поливать водой, а ее у крестьян было слишком мало. И они всякий раз упрашивали нас пустить в ход заклинания страха, чья сила от частого употребления постепенно тает. И нам приходилось искать новые заклинания, используя уникальное хранилище свитков Ли Ханя. Среди мертвой мудрости давних веков всегда можно найти крупицу живой логической силы — если очень постараться и знать, что и где искать.

Да, у нас было жилье — выделенная общиной странная помесь глинобитной джунгарской сакли и фаньской саманной фанзы (вернее, фан-цзы). Талантливо придуманный и умело выстроенный — хоть и жалкий с виду — дом надежно держал тепло стылой зимою и сохранял живительную прохладу раскаленным летом. Однако ни единой травинки не росло рядом с ним на окаменелой от жары и сухости земле, ни кустика нигде не торчало. Только пыльное, чахлое деревце кизила в затененном углу тесного дворика. Настя трогательно заботилась о деревце — если б не она, кизил давным-давно бы засох. Бросишь один-единственный взгляд из оконца — и уже довольно, чтобы ощутить грусть, печаль и тоску по родным краям.

Как только Настя забиралась на циновки и ужиком заползала ко мне под покрывало, она обнимала меня крепко, прижималась грудью и животом, словно пытаясь слиться воедино. И не первую ночь она шептала чуть слышно, пытаясь утаить свои сокровенные мысли от остального мира:

— Я хочу родить от тебя ребеночка. Тут его никто не тронет. Ему здесь будет хорошо…

Что я мог ей ответить? Что уже сейчас мочи нет оставаться на чужбине, а так долго, как ей бы хотелось, — и вовсе немыслимо? Что тоскую по бескрайней зеленой тайге, по бурным рекам, пробившим себе путь сквозь скальные утесы, и глаза бы не глядели на здешние тоскливые, безрадостные пейзажи — серое на желтом, желтое на буром? Что этот дом для меня — тюрьма, хоть и без стальных дверей и решеток? Что лучше пасть в бою, сражаясь плечом к плечу со своими братьями, чем долгую сытую жизнь доживать здесь, предав все, что мне дорого?

— Ты же мечтаешь продолжить славный род Пришвиных, — уговаривала Настя. — И я рожу тебе маленького и-чу, которого ты научишь всему-всему. Ты передашь ему семейные тайны, которые иначе умрут вместе с тобой. Ты откроешь перед ним секреты Гильдии, и он станет самым сильным…

Я отмалчивался. Иногда мне удавалось закрыть ей рот поцелуем. Это был единственный способ остановить Настину атаку, не обидев ее. Но чаще я просто-напросто стискивал зубы и был нем как рыба, терпеливо ожидая, когда запал иссякнет и девочка моя замолчит. Однако сегодня она никак не могла угомониться.

— Мы вырастим его и вернемся на родину. — Она никогда не говорила «домой», потому что ее дом был тут. — Мы вернемся и поможем твоим друзьям…

— Тогда уже некому будет помогать, — вырвалось у меня.

Настя замолкла, отвернулась, зарыла голову в подушку. Лопатки ее ходили под ночной рубашкой, сотканной из синского шелка — тоньше лунного света. Плачет, что ли? Ничего не слышу. Дышит вроде бы ровно. Черт подери…

— Я обидел тебя, детонька? — Я дотронулся до ее плеч, приобнял, потянул на себя, целуя затылок, томительно пахнущие волосы Насти. Тихонько повернул ее к себе. Глаза Насти были сухи, взгляд устремлен мимо меня — в стену дома, сквозь нее, куда-то вдаль.

— Мне страшно, Ига, — сказала Настя и прижалась виском к моей щеке. — Сейчас я поняла… Мы никогда не сможем жить по-человечески, для себя. Мы не сможем просто жить. Ты приговорен от первой до последней секунды бороться со всем миром и рано или поздно погибнуть. И я — вместе с тобой.

Ли Хань впервые взял меня охотиться на пустынщика. Он тщательно готовился к походу, подбирая оружие, снаряжение и логический инструментарий. От моей помощи он наотрез отказался:

— Поздно учить рыбу летать. Пусть лучше ходит в глубине.

Не могу сказать, что я его понял. Не в первый раз старик загадывал мне загадки, и каждый раз я ломал голову, на каком смысловом уровне искать ответ: лежит ли он на поверхности или надо зарыться в глубь аллегорий, метафор и гипербол, а то и вовсе пойти от противного.

Мы нашли охотничьи угодья пустынщика по обглоданным скелетам верблюдов и грудам человеческих костей, выброшенных чудовищем из глубин песка вместе с сухими шарами помета, — его подземная стихия должна быть идеально чиста. Это его воздух, его вода, его дом, сад и мастерская.

Пустынщики строят свои «замки» на глубине, скрепляя песок липкой слюной. Попадая на воздух при раскопках, эти постройки тут же разрушаются. Никто из и-чу так и не узнал, для чего «замки» нужны, каков их первозданный вид. Некоторые фаньские мудрецы считают, что они служат для украшения жизненного пространства пустын-щиков. На мой взгляд, это не более чем красивая легенда. Я согласен с Ли Хаем, который уверен: чем краше «замок», тем скорее самец привлечет самку в брачный период.

Нам не надо было искать гнездо чудовища в недрах пустыни. Уж коли мы появились в его охотничьих угодьях, пустынщик сам придет к нам. Нужно только набраться терпения и подождать.

Мы встали на участке твердой почвы, где из песка выступала вершина небольшой скалы. Наличие такого пятачка — главное условие удачной охоты. В песках даже лучший из лучших и-чу обречен. Слишком внезапно нападает пустынщик, который беззвучно плывет в глубине песка, подгребая костяными ластами, руля костяным, членистым хвостом.

— Чем больше думаю, тем меньше понимаю, — неспешно заговорил Ли Хань, поглаживая кисть на конце расшитого кушака. — Отчего тебе, славному воину И-Го из знатного рода Пи-Швин, пришлось бежать, бросив фан-цзы предков и высоко задрав полы халата? Тысячу лет жили северные и-чу в стране дикого леса и отлично приспособились к его опасностям. И не однажды эра покоя сменялась эрой перемен. Что случилось? В одночасье мир перевернулся и люди стали ходить на руках?

Он пристально смотрел на меня, прищурясь, и лицо его приобрело лукавое выражение.

— Ты смотришь в глаза соратника и видишь глаза кобры. Что может быть страшней?.. Среди нас вдруг оказалось слишком много змей, — после долгого молчания произнес я. — Ты хочешь пожать руку — тебя кусают. Желаешь взять кусок хлеба — тебя кусают…