Завещание ночи. Переработанное издание - Кирилл Бенедиктов

Это был Боря Кулаков, мой злой гений, мажор из мажоров, трепло несравненное, фантастическое, человек, продавший меня ДД со всеми потрохами.

— Боря! — завопил я и бросился к нему.

Мы обнялись, и он полез ко мне целоваться. От него пахло дорогим коньяком и — почему-то — женскими духами. Я зашептал ему в ухо:

— Борян, мне срочно нужна тачка, очень срочно, понял? Я одолжу твою «реношку», вечером верну, подгоню прямо к подъезду, идет?

— О чем речь, Кимчик, — с готовностью запыхтел он, но, когда я оттолкнул его и полез в машину, пришел в себя. — Э, ты чего? — заорал он мне в спину.

За рулем сидела девушка. Я редко веду себя невежливо по отношению к прекрасному полу, но тут обстоятельства оказались выше приличий. Я толкнул ее плечом, и она, ойкнув, вывалилась из распахнутой дверцы машины.

Кулаков, наконец, сообразил, что я угоняю его тачку. Это открытие заставило его вцепиться мне в спину, и несколько секунд производить яростные попытки по извлечению меня из кожаных недр «Рено». Потом я изловчился и лягнул его своим хитрым ботинком между ног. Друзья, обалдевшие не меньше, приняли вмиг обмякшее тело, а я, перебравшись на водительское кресло, повернул ключ и ударил по педали газа. Машина мягко прыгнула вперед и выехала на тротуар. Я описал красивую петлю перед дверями ресторана и, выскочив на бульвар, рванул в сторону набережной.

Гнал я с постоянной скоростью 100, и, если до Таганской площади сзади еще раздавались редкие свистки, то, пролетая по Волгоградке, я в очередной раз убедился, что здешние гаишники на редкость ненаблюдательны и флегматичны.

Честно говоря, я плохо помнил, где нужно сворачивать с шоссе, чтобы выехать к сорок третьему километру Казанской железной дороги. Поэтому я два раза съезжал с шоссе на уходившие влево щебенки, на чем потерял еще минут десять. Тем не менее, ровно в 17.00 я проскочил мимо неприметной платформы с надписью «43-й километр».

Направо от шоссе уходила проселочная дорога, исчезавшая за плотной стеной леса. Я сбросил скорость до 6о и свернул на проселок. «Рено» мягко качало на пыльных ухабах. Держа левой рукой руль, я правой полез под майку и вытащил пистолет.

Дорога нырнула в лес.

Я напряженно всматривался в пролетающий за окном пейзаж, стремясь отыскать среди зелени серое пятно машины ДД.

Время: 17.05.

Еще через три минуты лес оборвался, открылась равнина с рассыпанными по ней игрушечными домиками и серыми коробками элеваторов. Вряд ли Хромец стал бы назначать встречу в такой отлично просматривающейся местности. Я развернулся и поехал обратно.

Никаких следов машины. Никаких следов ДД. Никаких следов Наташи.

Я остановил машину и достал из кармана листок.

43-й километр кзн к ж… какие-то закорючки… направо…

Я вгляделся в нечеткие следы с такой силой, что заболели глаза.

Что это за закорючки?

«П»… это точно… дальше не понять, кажется, «р», значит, п… р, дальше опять что-то непонятное, а потом совершенно отчетливое «з» и, кажется, «у». П… р… зу? Если предположить, что после «п» и «р» одинаковая закорючка, то это, скорее всего, гласная. «А»? Вряд ли. «Е»? Пере… зу? А если это не «у», а «д»? Переезду? К переезду? И направо?

Я резко развернул «Рено», подняв высокую стену пыли. Через минуту я увидел этот переезд — рядом с ним стояла вереница автомобилей, ожидавших прохода ползущего медленно, словно гусеница, длинного грузового состава.

Время: 17.15.

Товарняк, наконец, прошел. Вереница нехотя двинулась вперед.

Вот и дорога, незаметная лесная дорога, уводящая вправо от переезда.

Время: 17.18.

Я выжал 100.

Впереди мелькнуло серое пятно.

«Девятка» ДД стояла у обочины, съехав передними колесами в кювет. Дверца со стороны сиденья водителя была распахнута.

Я ударил по тормозам и вывалился из машины, перекатившись через голову.

Стояла летняя лесная тишина — пение птиц, скрип старых стволов, шум крон.

Я поднялся и пошел к машине ДД, сжимая в правой руке пистолет.

В «девятке» не было никого. Ни ДД, ни Наташи.

Я обошел ее. ДД лежал в придорожной канаве, неестественно подломив под себя левую ногу и обхватив руками затьшок. Цветастая рубаха-сафари была располосована на спине. Я присел около него на корточки.

На маленькой плеши, так удивившей меня в первую нашу встречу, темнело кровавое пятно. Он пытался закрыть его руками, а может, ему просто было очень больно, и он хотел дотянуться до источника боли, и пальцы его тоже были перемазаны кровью. Я очень осторожно приподнял его и, придерживая голову, перевернул.

Веки ДД дрогнули. На секунду стали видны глаза — озера боли на разбитом лице — а потом веки снова упали. Он издал странный булькающий звук, и из уголка его рта потекла тоненькая красная струйка.

— Спокойно, Дима, — сказал я, — спокойно. Все в порядке, я здесь.

Я перетащил его в «Рено» и уложил на заднее сиденье, поместив ему под голову круглую подушку с вышитым на ней пузатым чертенком. Затем я обшарил кусты около канавы — Чаши там, разумеется, не оказалось, но на влажной после вчерашнего дождя земле я обнаружил глубокие следы армейских ботинок. Рядом с ними были видны не такие отчетливые отпечатки огромных четырехпалых лап.

— Наташа! — закричал я, рискуя сорвать голос. — Наташа!

Никто не отозвался. Лес молчал, хотя птицы продолжали щебетать, деревья скрипеть, а ветер — шуршать в кронах.

Я отогнал «девятку» вглубь леса и вернулся к «Рено». ДД был еще жив, во всяком случае, очень слабый нитевидный пульс у него прощупывался. Я сунул пистолет в «бардачок» и поехал обратно в Москву.

ПАВЕЛ МОРОЗ, СЛУГА ДЬЯВОЛА

— Перелом четвертого позвонка, — сказал Вадик Саганян, выходя из операционной и стаскивая окровавленные перчатки с изящных маленьких рук карточного шулера. — Череп проломлен в двух местах. Перелом ключицы и куча глубоких порезов на спине, но это, впрочем, уже несерьезно. Вообще-то люди с таким диагнозом долго не живут, но этот, может быть, еще и выкарабкается.

— Какие шансы? — спросил я. Он поморщился.

— Десять из ста. Прилично. Черт, хотел бы я поглядеть на того, кто дотянулся до четвертого позвонка этой каланчи…

— Такая же каланча, — сказал я. — А когда станет ясно, выберется он или нет?

Вадик пожал узкими плечами.

— К утру, возможно… Может быть, завтра к вечеру… Вообще, Ким, ты мне надоел. Ты создаешь столько проблем, что я в конце концов на минутку забуду о старике Гиппократе и прирежу тебя на операционном столе. Понял, придурок?