Александр II - А. Сахаров (редактор)

Какие-то струны туго-туго натянулись внутри Веры. Невидимый кровавый рубец огнём загорелся на спине под её строгим закрытым платьем. Вера с трудом сдерживала внутреннюю дрожь.

– Всех их следовало бы перепороть там же, на Казанской площади, – брезгливо сказала графиня Лиля. – Какие мерзавцы!.. В такие священные моменты… А вот ещё… Сообщают из Лондона, что великий князь Николай Николаевич старший вовсе не болен в Одессе, но в Кишинёве в него стреляли возмутившиеся офицеры, и он опасно ранен… Подумать только!.. Какая гадость!..

– Дедушка… Всё это ложь… Кто же это пишет?..

– Эмигранты русские… Вот такие, как князь Кропоткин, Герцен и им подобные, ну и жиды стараются всякую мерзость про Россию напечатать. Заграничная пресса, как правило, подкуплена. Отсюда им дают сведения, а газеты рады сенсациям. Тошно жить, Вера, когда не стало честности и благородства. Потрясают основы… Ты говоришь – триста человек… Да ведь один дурак бросит камень в воду, а сто умных не могут его вытащить… Чтобы разрушить, и тридцати достаточно, а вот созидать – нужны миллионы!.. Весь народ… А разрушить?..

Афиноген Ильич обернулся к графине Лиле:

– Они, графиня, и войну используют для того, чтобы разрушить Россию… Вот почему и не нужно нам никакой войны.

– Ну что они могут сделать?.. Эти, что со знаменем «земля и воля» ходили, триста мальчишек, – сказала графиня Лиля.

– Разрушить Россию, – вставая, сердито сказал генерал. – Убить государя… Вы думаете, графиня, народ?.. Какой там народ!.. Явится какой-нибудь болван… Чаадаев или там Пестель, Рылеев… Декабристы… И на священную особу государя императора покушение. Разве не бывало так? Каракозов… Березовский… Стреляли уже. Один человек… Один негодяй!.. Много и не нужно, один негодяй сделает, а миллионы порядочных людей страдать будут, да ничем не помогут.

– Господь охранит нашего государя…

– На Бога надейся, а сам не плошай… Завелась эта пакость, и трудно её вывести. Как ржа на железе. Истачивает ржа и сталь. Красное знамя!.. А как это разжигает страсти!.. Мутятся головы… Как в такие времена начинать войну?!

– Освободительную войну, Афиноген Ильич! Освободить славян от гнёта турок…

– Слыхал, слыхал… Освободить… Благодарность людская – чёрствая благодарность… Ну да там видно будет. Спасибо, графиня, за чтение. Мне трудно заграничные-то газеты… Печать серая, мелкая, в глазах от неё рябит… Спасибо…

Генерал поцеловал графине руку, поцеловал Веру в лоб и пошёл, сопровождаемый собаками, в спальню.

Вера и графиня сидели молча. В тёплом кабинете была тишина. С лёгким шорохом обвалились красные головни, на мгновение камин вспыхнул ярким пламенем. По-зимнему было тихо в кабинете. Графиня Лиля отложила в сторону газеты и сидела, устремив сияющие глаза на окно с опущенными портьерами. Вера низко опустила голову. Рассыпавшиеся уголья бросали кровавые блики на её шею и волосы. Очень красиво было её печальное, задумчивое лицо.

«Ложь, – думала Вера. – Зачем?..»

XV

Было утро, и Вера только что вернулась с прогулки. Горничная, помогавшая ей раздеться, доложила, что какой-то человек прошёл с чёрного хода на кухню и непременно просит доложить о нём барышне.

– Какой человек? – спросила в недоумении Вера.

– Назвались князем… Да вид-то у него, барышня, совсем даже не авантажный[146]. Словно скубент какой. Очень бедно одеты. Сапожонки прохудились, на плечах платок.

– С рыжеватой бородкой?

– Так точно-с. Так, что-то растёт по щекам. Очень уж они неглиже[147].

– Так это князь Болотнев… Проведите его ко мне.

– В голубую гостиную прикажете или в зал?..

– Нет, Маша, ничего не поделаешь, проведите его ко мне сюда…

– В спальню?.. – горничная удивилась.

– Ну да… Ведь у меня прибрано.

Вера отлично понимала смущение и возмущение горничной, но как было ей иначе поступить? С тех пор как родители выгнали из дому князя, вход в такие дома, как дом Афиногена Ильича Разгильдяева, был закрыт для Болотнева. И князь это отлично знал, потому и пришёл с чёрного хода на кухню. Принимать его в парадных комнатах, куда могли пройти Афиноген Ильич или Порфирий, – это значило навлечь на князя неприятности. Если князь пришёл к Вере, если он так добивается её видеть – значит, случилось что-нибудь особенное, важное, и нужно его принять и выслушать в спальне, куда ни старый генерал, ни дядюшка Порфирий, ни Афанасий не заглянут.

Князь Болотнев был одет много хуже, чем летом, на петергофском празднике, где своими странными рассуждениями он отвлёк Веру от тяжёлых мыслей и заинтересовал её. Штаны были те же, но были более потрёпаны, и сзади, у каблуков, появилась на них бахрома. Сапоги были давно не чищены, и на правом сквозила дырка, сквозь которую просвечивал не особенно чистый носок.

Князь протянул Вере сырую, холодную, красную, обмороженную руку и сказал:

– Простите, Вера Николаевна, удивлены?.. Может быть, возмущены моим нахальством и некорректностью, не comme il faut[148], но я считаю, что нам, молодёжи, новому поколению, нужно строить жизнь по-новому. Нужно отбросить все условности хорошего тона. Да и не до них теперь. Видите – я к вам по важному, очень нужному делу, и ваш ответ может решить мою судьбу…

– Садитесь, князь, – показывая на кресло, сказала Вера. – Я вас слушаю.

– Не бойтесь… Я вас не задержу-с. Порядки вашего дома знаю… Потому буду краток. Вы помните наш разговор на празднике в Петергофе? То есть, собственно говоря, говорил-то я один, вы же все молчали.

– Я помню, князь… Вы были очень оригинальны. Вы совсем тогда сразили и ошеломили графиню Лилю.

– Так вот, Вера Николаевна, именно тогда я понял и почувствовал, что между нами существует родство… То есть, конечно, я понимаю – Болотневы и Ишимские и Разгильдяевы совсем, совсем никак не родня… И близкого ничего нет… Болотневы – это те, кто давно, давно пили крестьянскую кровь, крепили свои поместья, это родовитое дворянство, старое, боярское, на плетях выросшее, Разгильдяевы и Ишимские – дворянство служилое, петровское, солдатскою кровушкой вспоённое, на шпицрутенах воспитанное. Я ещё грамоте хорошо не знал, как меня заставили выучить генеалогию нашего рода… Так вот, – значит, родства кровного нет… Никак нет. Но я говорю в данном случае про родство душ. Я тогда просто-таки почувствовал, что и вы, как и я, на распутье, ищете, не знаете, как жить… И вот я стал думать. Как видите, больше полугода думал, обмозговывал, прилаживал в голове, прежде чем вас побеспокоить. Я пришёл к тому заключению, что проще всего нам будет взять и пойти вместе. Вы меня понимаете, Вера Николаевна?..

– Простите, князь, но я вас совсем не понимаю.

– Ну вот, как же это так? Да это же совсем просто. Я предлагаю вам, Вера Николаевна, выйти за меня замуж. Стать моей женою.

И, точно боясь услышать сейчас же отказ, князь заторопился продолжать.

– Нет… нет… Вы не подумайте… Я предлагаю вам совсем особое, новое… Брак, как это понимается всеми, – мещанство… Я далёк от мысли о мещанстве. Я считаю такой брак величайшею глупостью. Но когда полюбишь, и сильно, а я в этом убедился, то это вещь совершенно естественная, вполне допустимая при моём матерьялистическом и математическом воззрении на мир. Когда полюбишь девушку такую же развитую, как сам, – то можно допустить уже и такую глупость, как женитьба. Но только я предлагаю вам выйти за меня замуж не иначе как для того, чтобы розно жить, и ни вы, ни я тогда не потеряем своей свободы.

– Но это, князь… Я не знаю, как назвать это?.. Это комедия…

– Допустим, Я знал, что вы сразу не поймёте меня. Пускай даже и комедия, но комедия безвредная… А как же жить в наше время атеисту без комедии?..

– Князь… Брак – таинство… Вы знаете, что надо раньше бракосочетания говеть и приобщаться…

Вера сама не знала, что говорила. Ей нужно было что-нибудь сказать. Принять по-настоящему слова князя она не могла, однако видела, что князь не шутит. Он был необычно серьёзен и, несмотря на свой поношенный костюм, весьма даже и торжествен, жениховски важен и несомненно трезв.

– Знаю… Вот и говорю – комедия… Как я пойду к попу на исповедь и начну с того, что я не верую в Бога… «Так зачем же, – скажет мне поп, – ты пришёл ко мне?..» Верно, при таких условиях и брак комедия. Вы потом останетесь здесь или, лучше ещё, переедете на свою отдельную квартиру, я останусь в своей мансарде. Но мы свяжем себя, так сказать, круговой порукой. Та любовь, которая загорелась во мне там, на берегу Финского залива, заставит меня поверить в труд и приняться за него… Мы читали бы вместе, прочли бы и усвоили «Kraft und Stoff»[149] Людвига Бюхнера. Вы знаете языки, и я их знаю. Вы, может быть, поступили бы на Медицинские или Бестужевские курсы. Мы стали бы вместе работать, изучать общественные науки, мы с вами вместе, Вера Николаевна, перевернули бы весь мир. А?.. Что вы на это скажете?..