Сентябрь - Розамунда Пилчер

Конрад думал — решиться или не стоит? Двое мужчин почти весь день провели в обществе друг друга, но, не желая показаться любопытным и бесцеремонным, Конрад всячески избегал разговоров об искалеченной ноге Арчи. Однако сейчас вопрос прозвучал вполне естественно.

— Как вы потеряли ногу? — словно мимоходом спросил Конрад.

Арчи не спускал глаз с коршуна.

— Мне ее отстрелили.

— Несчастный случай на охоте?

— Нет, не на охоте…

Ястреб на миг завис, нырнул и взмыл в небо с добычей — в клюве трепыхался зайчишка.

— …на войне в Северной Ирландии.

— Что вы там делали?

— Служил. Мой полк туда отправили.

— Когда это случилось?

— Семь, да, пожалуй, уж восемь лет назад.

Коршун улетел. Арчи обернулся и посмотрел на Конрада.

— Войска находятся в Северной Ирландии уже двадцать лет. Иногда мне кажется, что в мире забыли, как долго тянется этот кровавый конфликт.

— Двадцать лет — большой срок.

— Мы отправились туда, чтобы остановить насилие, чтобы сохранить мир. Но насилие не остановлено, и до мира по-прежнему далеко. — Он положил бинокль и облокотился на камень. — В летние месяцы к нам сюда приезжают американские туристы. Мы обеспечиваем их ночлегом, устраиваем развлечения, кормим их и поим, ведем разговоры. В этих разговорах нередко заходит речь о Северной Ирландии. И обязательно какой-нибудь остряк заметит, что Северная Ирландия — это английский Вьетнам. Я научился сразу переводить разговор на другую тему.

— У меня не было намерения так говорить. Про Вьетнам. Я бы никогда не позволил себе.

Арчи заглянул Конраду в лицо.

— Вы были там, во Вьетнаме?

— Нет. Я с восьми лет ношу очки. И был признан негодным.

— А если бы не освобождение от службы, пошли бы воевать?

Конрад покачал головой.

— Не знаю. А вот мой брат пошел, в морскую пехоту. Подорвался десантный катер. И он погиб.

— Ужасная, кровавая, бессмысленная война. Хотя любая война ужасна, кровава и бессмысленна. А в Северной Ирландии особенно, потому что вражда уходит корнями в прошлое, а никто не хочет вырвать корни и посеять, наконец, что-то новое и достойное.

— Под прошлым вы подразумеваете Кромвеля?

— И Кромвеля, и Вильгельма Оранского, и битву на Бойне,[18] и «черно-рыжих» карателей, и молодых парней, которые объявляли бессрочную голодовку и умирали. Я имею в виду давние, горькие и незабытые обиды, и безработицу, и сегрегацию, и запретные зоны, и религиозную нетерпимость. И самое ужасное то, что нормальная логика тут неприменима.

— Вы долго там пробыли?

— Три месяца. Должен был четыре, но к тому времени, когда батальон возвратился на родину, я уже был в госпитале.

— А что случилось?

— Со мной или с батальоном?

— С вами.

Ответом Конраду было тяжелое, красноречивое молчание. Арчи как будто бы снова заинтересовался тем, что происходило вдали, на противоположном склоне горы. Его профиль показался Конраду суровым, осунувшимся, окаменелым. Конрад почувствовал его нежелание говорить на эту тему и поспешил дать задний ход.

— Простите.

— За что?

— Расспрашиваю. Поверьте, я не из праздного любопытства.

— Ничего. Это был несчастный случай. Инцидент. Слово, под которым подразумеваются взрывы бомб, убийства, засады, вообще любое кровопролитие. Это слово чуть не каждый день слышится в «Вечерних известиях». Инцидент в Северной Ирландии. Вот в один такой инцидент я и попал.

— Вы принимали участие в боевых действиях?

— Там все принимают. Хотя, вообще-то, я был командиром штабной роты.

— Приходится читать, конечно, и слышать, но все-таки трудно себе представить, какая там обстановка на самом деле?

— Все говорят, там местность очень живописная.

Конрад хотел было заметить, что спрашивал не об этом, но передумал и промолчал, предоставив Арчи продолжать.

— Некоторые места в Северной Ирландии действительно очень красивы. Мне иногда по делам службы приходилось оставлять штаб и объезжать посты. Часть из них, вдоль самой границы, располагалась в бывших полицейских участках, они представляли собой настоящие осажденные крепости, куда добраться можно было только на вертолете. Если ехать по дороге, был риск попасть в засаду. Так вот, вид сверху — замечательный. Тогда как раз была весна, начало лета. Озера Ферманага, холмы Морна… — Арчи замолчал, криво усмехнулся и покачал головой. — Хотя надо было все время помнить, что холмы спускаются не только к морю, но и к границе, в непроходимые места.

— Значит, вот где вы служили.

— Да. В самом пекле. Края там совсем не похожи на наши. Крохотные ярко-зеленые лоскутки полей, извилистые деревенские дороги, пруды, речки. Население редкое. Маленькие хозяйства, подслеповатые, грязные домишки, вокруг — брошенная сельскохозяйственная техника, ржавеют остовы автомобилей, тракторов. Но все так мирно, идиллично. Иной раз даже трудно поверить, какие вещи творятся среди этой тишины.

— Да, ужасно.

— Да нет, ничего. Нормально. Мы там были все вместе. А быть со своим полком — это вроде как в родной семье. Есть что-то общее. Можно почти любые тяготы одолеть, если тебя окружает твоя семья.

Арчи опять замолчал. Долго опираться на гранитный выступ было больно, и он немного переменил положение, освободив ногу. Молодая собака сразу забеспокоилась, ткнулась ему в колено. Арчи ласково потрепал ее по голове.

— У вашего батальона была отдельная казарма?

— Да, если можно назвать казармой реквизированную фабрику готового платья. Там все было оборудовано кое-как, на живую нитку. Мы жили за колючей проволокой и мешками с песком, под прикрытием щитов из гофрированного железа, мало двигались, почти не видели дневного света. Работали на одном этаже, есть спускались вниз, спать уходили наверх. Не ахти какая роскошь. При мне состоял ординарец, он же личный охранник, шагу в одиночку не давал ступить. И даже в штатском мы никогда не выходили без оружия.

Жили как в осаде. На нас нападений не было, но опасность наткнуться на засаду, попасть под обстрел существовала все время, и мы находились в постоянной готовности к различным подвохам. Например, захватывают бронированный автомобиль, начиняют взрывчаткой, отпускают, дают горемыке-водителю въехать в ворота и поставить машину, а потом взрывают дистанционным детонатором. Было несколько таких случаев, наши даже придумали средство защиты. Делают во дворе бетонированную яму с крутым пандусом. Туда надо завести машину, выскочить и со всех ног бежать прочь, вопя что есть мочи «Ложись!», прежде чем взорвется. Разрушения все равно немалые, но хоть жизни пока удавалось спасти.

— Это с вами и произошло?

— Нет, со мной не это произошло. Но мне снятся кошмары про эти противовзрывные ямы. Странно, да? Ну да разве разберешься, как работает наше подсознание?

Конрад уже перестал стесняться своего любопытства.

— Так что же все-таки было?

Арчи обнял за шею молодую собаку, и та улеглась на землю, положив морду хозяину на колено.

— Это случилось в самом начале июня. Солнце светит, все в цвету. Но вот инцидент у границы на перекрестке шоссе вблизи городка Киди. Мина, заложенная под дорожным полотном в дренажной трубе. По шоссе двигался пограничный патруль: два броневика, мы зовем их «свиньи», в каждой «свинье» по четыре человека. Мину взорвали с помощью дистанционного детонатора с той стороны, из-за границы. Одну «свинью» разнесло в клочья вместе с экипажем. Другая сильно повреждена, двое убитых и двое тяжело раненых. Один раненый — сержант, командир группы, он радировал нам в штаб. Когда поступила радиограмма, я как раз находился в оперативном помещении. В таких случаях мы, из соображений безопасности, с именами в эфир не выходим, но у каждого в батальоне есть свой номер, идентификационный шифр. Сержант называет номера, а я сразу вижу, кто убит, кто пока еще жив. Это все были мои ребята.

— Ваши ребята?

— Как я сказал, я был командиром штабной роты, а не стрелковой. У меня в подчинении находились связисты, хозяйственники, казна и волынки с барабанами.

— Волынки с барабанами?! — не веря своим ушам, переспросил Конрад. — То есть у вас там был военный оркестр?

— Конечно. Оркестр волынок и барабанов — важная принадлежность каждого шотландского полка. Они играют утреннюю и вечернюю зорю, играют при спуске флага по торжественным случаям и на танцевальных вечерах во время передышек, и на балах в честь гостей, которые приезжают к офицерам и сержантам. И на похоронах исполняют погребальную музыку — «Цветы лесные», самую печальную мелодию на свете. Но помимо того, каждый волынщик и барабанщик является строевым солдатом, обученным пулеметчиком. И вот восемь этих ребят и подорвались. Я знал их всех. Один там был парень по имени Нийл Мак-Дональд, двадцати двух лет, сын старшего егеря в Арднаморе — это в дальнем конце нашей долины, за Туллочардом. В первый раз я услышал, как он играет на волынке, на Страткройских играх. Ему тогда было лет пятнадцать, все призы достались ему, и я ему сказал, чтобы, когда вырастет, шел к нам в полк. И вот я слушаю, как поступают по рации их номера, и узнаю, что он убит.