Русские плюс... - Лев Аннинский

А финские названия — они что, от сотворения мира? Или, может быть, здесь и до финнов кто-то жил, на берегах рек? И названия какие-то были?

Тут-то и вступает в дело главный аргумент А. Боргардта: про место. Место-то то же самое! Значит, нашенское.

«По месту действия многие истории „Эдды“ с самого начала принадлежат Украине…»

По «месту действия» — да. Ну и что из этого? Что, во времена «Эдды» была Украина?

А что, была!

«Когда вследствие войны в Украине 375 года между гуннами левого берега (Днестра) и балтами и готами правого — победили первые, образовалось большое количество беженцев… Под началом своего, выбранного уже в изгнании, кунинга и победный рев своих трембит они, впервые в истории в 410 году вошли в Рим и взяли с него гигантскую контрибуцию…»

Аларих — украинец? Не слабо. Знаете, что мне это напоминает? Рассуждения Алексея Югова о том, что Ахиллес был скиф, и даже тавроскиф, то есть русский. Буквально! Была такая статья у Югова, я читал ее в альманахе «Крым» году в пятидесятом. Видит бог — не держу никаких задних мыслей, поминая «Крым», — просто «место совпало», но ведь и логика совпадает: что у русского в 1950 году, что у украинца в 1992. Раз во времена оны что-то происходило в том месте, где мы сейчас живем, значит, это «наши». Если готы пришли в Европу с Днестра, значит, это ОТ НАС получили государственность датчане и шведы, норвежцы и исландцы, а «до некоторой степени» и британцы.

Тут не рискнешь и переспросить: а само слово «Украина» — откуда? Когда появилось в теперешнем значении? В 375 году? Или попозже? Украина край… чего? Тут тебе докажут, что это край степи, и что слово половецкое, степное, до всяких российских краев рожденное.

В принципе-то такие этимологические изыскания очень интересны, но хорошо, когда они не связаны со стремлением ущучить другого. А иначе и в благородство стремлений плохо верится.

Декларирует А. Боргардт вещи самые благородные:

«Мы, люди с Украины, с глубокой древности соединяли народы Европы и Азии…»

Замечательно. Но дальше:

«…а не разъединяли, как Россия».

Что любопытно: «люди с Украины» берут тут на вооружение именно традиционную русскую идею всесоединения людей, идею столько же русскую, впрочем, сколько и имперскую, вернее, русскую в той степени, в каком имперскую. Не боюсь этого слова, потому что империя, как хорошо знает А. Боргардт, — явление сверхнациональное, и строят ее «Разумовские и Кочубеи» в той же степени, как «Минихи и Остерманы», а также «Багратионы, Лорис-Меликяны (так у Боргарда, — Л. А.) и Аракчеевы (Ракчяны)».

Значит, поступавшая так Россия, — «разъединяла», а поступавшая так Украина — «соединяла».

Хорошо, переступим через «Россию». Если Украина хочет соединять народы, — это замечательно. Пусть она это сделает лучше нас. Даже на уровне лозунга — это сейчас очень важно. Сейчас ведь в ходу два лозунга, с помощью которых хотят себя укрепить суверенные государства. Два пути. Один, условно говоря, прибалтийский. Другой, условно же говоря, украинский.

Из Прибалтики слышно: Эстония — для эстонцев! Этнических! Остальные временные. Или изгнать сразу, или вытеснить постепенно.

На Украине говорят: все, живущие здесь — свои! Начнем с нуля: все граждане Украины. «По месту действия», как сказал бы А. Боргардт. Или, как сказал Л. Кравчук: пусть на Украине русскому будет лучше, чем в России, греку — лучше, чем в Греции, еврею лучше, чем в Израиле.

Надо ли говорить, что вторая концепция мне бесконечно ближе, чем первая! Тут я всецело на стороне Украины. Хотя готов понять и прибалтов, ужас которых перед угрозой полного национального стирания лица способен заставить их с каждого спрашивать родословную. Понимая их, я могу стерпеть их желание «стеной отделиться». Я только не понимаю, как за стенами-то дальше жить.

Вернемся в украинские «стены». Лозунги замечательные. Объединить всех, кого свела тут судьба. Нулевой вариант, юридически говоря. Или поэтически: «податься в козаки может каждый и не оставляя своей веры: хоть тот же поляк, хоть еврей…» Еврей, который подается в козаки и не оставляет при этом своей веры, это, конечно, штучка. Интересно, как с ним уживутся в Одессе. Или во Львове. Вообще, не находит ли А. Боргардт, что если вне национального начала культура вообще профанируется, а многонациональные государства неизбежно превращаются в сброд маргиналов и люмпенов, то «соединение народов» в месте, называемом Украиной, породит массу проблем? Тех самых, с которыми веками пыталась справиться Россия, и в ее составе — «Разумовские и Кочубеи». Остроумнее всего было бы назвать это проблемами козакующего еврея. Но не только, не только…

«Византийские церкви расписывали по преимуществу грузины и армяне…»

Это сказано как раз в подкрепление того, что и Византия, прообраз России, тоже присваивала все, что плохо лежит.

Так я хочу спросить: грузин, расписывающий византийскую церковь, — он только грузин или уже немножко и византиец? И если византиец, то в каком смысле: как «грек» или как «православный»? А Шота Руставели в иерусалимском монастыре — кто: уже монах-христианин или еще автор грузинского национального эпоса? А Гоголь….

Простите, Гоголя трогать опасно. Гоголь, как известно, продался на имперскую службу. Интересно: а на нежинской службе стал бы он Гоголем или остался бы Гоголем-Яновским?

А. Боргардт Гоголя не поминает. Это я добавляю — из других разговоров с братьями-украинцами. Но добавляю не случайно. Потому что статья А. Боргардта — ярчайшее (и талантливое) свидетельство того душевного распутья (если не тупика), на котором (перед которым) стоим мы все в нашем разводном безумии. Здраво-то говоря: что в империи, что вне империи — все равно в тяжком труде добывает человек свой хлеб и ценою всей жизни сохраняет лицо. Нет, империя заела. Раздолбали империю — а все равно: хочется, чтобы и люди были как люди, и чтоб народы «соединялись». Ну, хотя бы по «месту действия». По той причине, что на Украине происходят «многие истории Эдды».

А как насчет других мест?

Например, собирается в Киеве конгресс украинцев со всего мира… Помилуйте, зачем вам «весь мир»? Если узбеку, живущему в Киеве, должно житься лучше, чем в Ташкенте, то речь, стало быть, о том, как живется в Киеве, а не о том, как в Ташкенте. А если украинец, живущий в Ташкенте (в Торонто, Мельбурне, Москве, Петропавловске-на-Камчатке), все-таки украинец (а не канадец, австралиец или русский), — тогда вся логика другая. Тогда позвольте и киевлянину тюркского происхождения быть татарином и ездить в Казань причащаться. И не говорите, что Аларих был украинцем (как мы: что Ахиллес — русским).

Одним словом, пусть украинцы готовятся к русской судьбе. Я буду с ними очень солидарен.

Мне вдруг пришло в голову нечто испано-эстонское. Никто не удивится, если в Таллине соберется конгресс эстонцев со всего мира. Ну, а если в Мадриде решат собрать всех испанцев и черноволосые мухумаасцы, описанные Хинтом в «Береге ветров» (и происходящие, по преданию, от моряков разбившегося у эстонских берегов испанского судна), подхватятся и поедут в Мадрид в качестве испанцев, — это как? Это на суверенитет Эстонии сработает? Или на рейтинг испанской державы, которая, глядишь, еще и возродится в качестве мировой?

Горько мне шутить на эту тему. Больно мне читать статью А. Боргардта. Даже не из-за идей: идеи в принципе правильны, а по частностям поправимы. Нет, что-то обидно непоправимое — в тоне и в пафосе. Желание обрубить раз навсегда.

«К несчастью, история поставила рядом с Украиной северного соседа… Нет ничего более несовместимого… Поэтому пока что лучше всего — навеки отдельно… Чтоб ваше — ваше, а наше — наше…»

Ладно, поживем отдельно, раз так приспичило. Но зачем голос срывается в прощальном аккорде? «Пока что» и «навеки» — это как-то плохо вяжется. Если по логике, конечно. Так тут не логика — тут запал. Потому и срывается голос. Как у певца на высокой ноте. Когда «тонкий» звук вдруг становится «толстым».

КРЫМСКИЕ ЗНАМЕНА

Что возникает в нашей ассоциативной памяти при словах «Крымская война»?

«— Вздор, — сказал сердито Козельцов и, желая возбудить себя жестом, выхватил свою маленькую железную тупую сабельку и закричал: — Вперед, ребята! Ура-а!..

Козельцов был уверен, что его убьют; это-то и придавало ему храбрости…»

Толстой. «Севастопольские рассказы». Диалектика души, впервые положенная на такой — смертельный материал. То, что мыслится отныне (с момента, когда Толстой это открыл) как продолжение русской «загадки».

И у Толстого, и у огромной массы его читателей эта диалектика, раздвинувшись до масштабов «Войны и мира», связалась в конце концов уже не с Севастополем 1855 года, а с Москвой 1812-го. Крымская же война отошла частью в сферу анекдота, где подхватил тему Лесков, вывернувший героику наизнанку и приравнявший героев к бесстыжим ворам-интендантам, а также объяснивший наши неудачи тем, что англичане ружья кирпичом не чистили. Лесковские шуточки странным образом «легли» в образ события. И потому что хотелось шуткой прикрыть горечь все более осознаваемой неудачи, и еще потому, что самим этим «технологическим» подхватом Лесков уловил что-то, внутренне присущее памяти о той войне. Дело шло как бы и не о судьбе Отечества, а о том, «болтаются» или не «болтаются» пули в стволе. О том, что старый мушкет, переделанный в штуцер, не выдерживает боя против ружья, которое Клод-Этьен Минье научился переделывать в винтовку. О том, у кого оказалось больше «бомбических пушек».