Лекарство против страха - Вайнер Аркадий Александрович

— И за такой срок к вам ни разу участковый ге приходил? — спросил Похздняков.

— Приходил. Но дача большая, я на втором этаже отсиживался. Без острой необходимости из дому не выходил, и то — всегда в темноте, жил тихо, внимания не привлекал…

— Все равно непорядок, — покачал своей длинной головой Поздняков. — Участковый должен быть на своем участке не только засветло, он, как кот, в ночи должен все насквозь видеть…

Я в их разговор не вмешивался, потому что начал догадываться, что привело к нам Рамазанова. А он отмахнулся от въедливого Позднякова:

— Да что об этом сейчас говорить! Я к вам пришел потому, что меня без участкового разыскали бандиты. Это они, сволочи, сделали у меня в доме обыск, а потом меня на даче нашли…

— Когда? — подались мы к нему одновременно с Поздняковым.

— Вчера вечером. Вот они-то не поленились подняться на второй этаж… — Рамазанов сидел, закрыв лицо руками, раскачиваясь всем корпусом, как на молитве. Не отрывая ладоней от глаз, он сказал глухо: — Это шакалы, уголовники. Они потребовали пять тысяч, а иначе грозились выдать меня милиции. Бандиты, они хотели получить с меня еще одну плату. Они только не знали, что я уже и так запуган до смерти, дальше запугать меня невозможно. Они не знали, что когда детей не видишь и жена крадется к тебе по ночам, как воровка, то от этого страх жрет тебя пудами и пропади она пропадом, такая воля, если она в тысячу раз хуже и страшней любой тюрьмы.

— И что вы им ответили? — спросил я.

— Что я ответил? — поднял на меня ослепшие от ярости глаза Рамазанов. — Я ответил им, что деньги отдам сегодня — у меня же не может быть под рукой пяти тысяч. И твердо решил идти к вам, да не с пустыми руками, а притащить их за шиворот, этих проклятых мародеров, чтобы они по крайней мере сидели со мной в соседней камере, и мне тогда тюрьма не покажется такой горькой!..

— Где вы договорились передать им деньги? — спросил я.

— В кафе «Ландыш» у Кировских ворот.

— Во сколько?

— В двенадцать. Я звонил вам, потому что знаю — вы их ловите. Давайте поедем в кафе, возьмите их, этих бешеных псов, и я уйду в тюрьму с легким сердцем…

Поздняков сердито завозился на стуле, я оглянулся на него, и мне показалось, что на лице у него мелькнуло сочувствие к Рамазанову. А я с горечью подумал, что Рамазанов, пожалуй, перестарался: если бы он верил в нас больше и рассказал бы мне это по телефону, то мы почти наверняка бы их взяли. Придут ли они теперь в кафе «Ландаш», я был совсем не уверен: судя по их замашкам, они вполне могли проследить, куда поехал с дачи Рамазанов и как я встретил его у гхода на Петровку, 38. Но говорить это сейчас Рамазанову было бессмысленно.

— И вот это возьмите, — сказал он, протягивая мне записную книжку.

— Что это?

— Эта книжка была в плаще, — кивнул он на свой дождевик на вешалке. — Это их плащ, одного из них. Он так осатанел от предчувствия близкого мародерского куша, и погода на улице была теплая, а может, и плащ у него ворованный, и он не привык еще к нему, что, уходя, они забыли его у меня на гвозде. В кармане была книжка.

На букве Л в записной книжке разгонщика был записан служебный телефон Лыжина…

Опергруппа, выехавшая с Рамазановым в кафе «Ландыш», провела там два с половиной часа. Все это время Рамазанов сидел за столиком с отрешенным лицом, пил боржом и кофе и курил непрерывно, закуривая сигареты одну за другой.

Но никто не подошел к нему — разгонщики, очевидно, проследили его. В середине дня Рамазанова привезли снова ко мне в кабинет, и от неудачи все были раздражены и утомлены:

— Чтобы убить змею, коран разрешает мусульманину даже прервать молитву… — сказал Умар Рамазанов глухо, и в его сощуренных, немного косящих глазах клубилась такая ненависть, что мне стало чуточку не по себе. — Я не собираюсь лукавить, намекать, что сдался из-за мучений совести. Хотя и жалею о том, что так завелся тогда, остановиться не мог. Все казалось: вот округлю свой «пакет» до десятки — перестану. Потом — до четвертака… Не успел.

Говорил Рамазанов быстро, и, когда волновался, в его речи проскальзывала изредка частичка «та», по которой угадывалось казанское происхождение. Я не перебивал, видя, что ему нужно выговориться.

— С вашим братом милицией у нас отношения возникли, так сказать, законные, — продолжал Рамазанов. — Ваше-та дело — ловить, наше — прятаться. Но эти ш-шакалы… ух, шакалы… Лежачего бьют, на горе наживаются, у ребятишек малых кусок изо рта-та отнять, вырвать хотят… Ш-шакалы! Ладно, — решительно прервал он сам себя, — хотел с ними разобраться, не своими руками-та, пусть вашими. — И в последний раз горестно вздохнул, как всхлипнул. — Башка моя дурацкая, задроченная недоварила, что если в Кратово ко мне эти шакалы протопали, то уж здесь-та догадаются приглядеть, куда я направляюсь. А я на Петровку пошел! Ладно чем могу быть вам полезен?

Я на всякий случай уточнил:

— Значит, никого из шантажистов вы не знаете?

Рамазанов развел руками:

— Первый раз в жизни увидел. Да и вряд ли кто из знакомых та ко мне бы сунулся… — Он сказал это без всякого нажима, но глядя на его узкое, острое, очень контрастное лицо, властные желваки на скулах, бешеные блики в глазах, я подумал, что знающие люди поостереглись бы, наверное, так уж бесцеремонно брать его на испуг.

— Тогда давайте станем на их место, — сказал я, и Рамазанов удивленно посмотрел на меня. Я пояснил: — Давайте прикинем их расклад в этом деле. Тогда мы сможем устроить им встречу. В следующий раз.

Рамазанов понял.

— Вопрос номер первый, — сказал он. — Кого из нашей братии есть смысл шарашить? То есть у кого можно хорошо поживиться?

— Замечательно.

— Если не секрет, скажите, пожалуйста, кого они уже катанули… Кроме меня, я имею в виду.

— Не секрет. Кроме вас, они сделали самочинный обыск у Обоимова…

— Как?! — вскинулся Рамазанов. — Ведь Рашида… — Он помялся немного, потом махнул рукой, криво усмехнулся: — Рашида сразу же предупредила его жену… М-м-м…

Я понял, что на всякий случай он не хочет говорить о Пачкалиной, и помог ему:

— Они обыскали его любовницу, Екатерину Пачкалину. И прилично попользовались, между прочим.

— Ясно, — кивнул Умар. — Ясно. Это кто-та очень близкий наводит. Внутренний человек наш. Но кто?..

Этот вопрос так захватил его, что он, казалось, забыл о моем существовании, глядел сквозь меня, прищурившись, что-то шептал, загибал пальцы на руке, пока они не сложились в жилистый кулак, побуревший от напряжения.

— Давайте вместе думать, Умар Шарафович, — сказал я. — Это эффективней будет.

— Ага, — очнулся он. — еще кого ограбили?

— Понтягу.

— Понтягу?! — Рамазанов не мог скрыть удивления. — Странно, странно… А еще кого?

— Пока все. То есть все, если только кто-нибудь из потерпевших не утаил от нас этого факта.

— Тогда слушайте. Я, собственно, мало чего нового-та скажу, все в основном уже прошло по уголовному делу, но есть некоторые подробности… ну, детали, как бы сказать. Они могут пригодиться… Дайте листок бумаги-та.

Я дал Рамазанову лист, и он начал трудолюбиво что-то писать и чертить на нем, а я тем временем занялся оформлением анкетной части протокола допроса. Вскоре он закончил свои записи и сказал:

— Вы из дела знаете, конечно, что мы получали от завскладом Хазанова сырье по завышенной калькуляции и в своем цехе гнали «левый» трикотаж — в основном дамские костюмы-тройки и олимпийские тренировочные костюмы. Товар-то дорогой, полсотни троек в месяц да столько же олимпийских — вот тебе делов на десять косарей, по-нашему, ну, на десять тысяч, в общем-то. Реализацией занимались шесть магазинов, товар туда и деньги оттуда доставляли наши агенты — Еськин и Танцюра. Магазинщикам полагалось тридцать процентов с цены…

— Три тысячи то есть, — уточнил я. — По пятьсот на магазин…

— Не спешите, инспектор. Они не поровну получали-та. А именно: седьмой и двадцать первый имели по семьсот пятьдесят в месяц, пятьдесят второй — пятьсот, тридцать первый и девятнадцатый — по четыреста и сотый — двести…