Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон

веху, сложенную из камней, на расстоянии метров эдак четырехсот от меня. Я направился туда. И ветер тоже. Носки сопровождали меня лишь первую половину пути. На последних метрах я оставлял кровавый след на холодных и необыкновенно острых камешках. Веха оказалась выше, чем я предполагал, и за ней было хорошее укрытие. Там я встретился с самим собой. Я прятался там от ветра, озябший. На вид мне едва минуло сорок лет. Я обрадовался, увидев у себя такое гладкое лицо. Конечно, этот молодой я был лыс, лишь с воротничком реденькой растительности от уха до уха, но не то чтобы совсем некрасив. У меня самооценка всегда была в порядке. Я был не из числа несчастливцев, тративших всю жизнь на проклятия тому человеку, который написал их в этом мире, на нытье по поводу собственного образа. И хотя из-за холода нашу встречу сложно было назвать теплой, она была радостной. Он поднял на меня глаза и слабо улыбнулся, я подсел к нему. Мы вместе сидели под каменной вехой.

– Ты обувь потерял?

– Да… это что-то вроде наказания.

Мы молчали. Он дрожал от холода, одетый примерно так же, как и я. Но на нем были новые туфли, похожие на то, что носили после войны.

– Красивые туфли, – сказал босой окровавленный я.

– Да, – ответил он, явно не желая это больше обсуждать.

Я отвел разговор от обуви:

– А ты? Ты откуда идешь?

– Я выдохся. Описывал-описывал пейзаж да и потерял нить. Заблудился, – сказал молодой я.

– Ах, да, описания природы. С ними надо поосторожнее, – ответил старый я.

– Да, – сказал он довольно-таки обиженным тоном, достал истрепанную пачку сигарет, вынул одну и закурил. И вдруг мне тоже захотелось покурить.

– У тебя сигареты не найдется?

– Нет, это была последняя. А ты куришь?

– Нет, я бросил.

– Вот, на, возьми все-таки.

– Нет-нет, не стоит.

– Почему же? Мы ее можем вместе выкурить.

И мы выкурили ее вместе. Я уже полтора десятка лет не пробовал сигарет. Я долго пытался отвыкнуть от этой гадости, но удалось это мне только тогда, когда боли в спине завели меня в подвал близ улицы Лёйгавег. Китаец-иглотерапевт воткнул мне в мочку уха пару булавок, и сосудистая система от этого перестала воспринимать табак. Через много лет я встретил его, тогда его звали Тейтюр Ли, и его взяли в систему здравоохранения, у него был свой кабинет иглоукалывания в подвале дома престарелых. Я не уставал благодарить его за десять лет без табака и сказал, что сейчас мне хочется бросить писать. Он ответил, что это «занять десять минут», он воткнет четыре булавки в мизинец правой ноги, ха-ха-ха! Мизинец. Я всегда это подозревал.

Мы курили вместе: я и молодой я. Молчали. Сигарета дала мне ненадолго забыть, что у меня изранены ноги. Ветер выхватывал у нас дым и сметал его прочь, как настырная домохозяйка. Вдали голосила ржанка.

– А про птиц ты не забыл? – спросил старый я.

– Да, ты разве не помнишь, что бабушка говорила: не забывать про мелких птах, – сказал он так обиженно что я не решился ничего добавить, а просто подождал, пока он не выпалил: – Я на этой проклятой хейди уже четырнадцать часов торчу!

В его ярости было что-то красивое. Молодой и сердитый. Потом он спросил, чуть более спокойно:

– Как… ты там побывал?

– В Хельской долине? Да.

– И как… Как оно? Там все совсем?..

– Ну, это все… да ты бы сам посмотрел.

– Да… А как… В какой это стороне?

– Иди туда, откуда пришел я.

– А сторона света-то какая? – спросил он, снова раздражаясь.

Я высунулся из укрытия под вехой (снова ощутив боль в ногах) и указал на простор:

– Иди против ветра. Пока не упрешься в дверь. Небольшую такую дверцу. Войди в нее, там будет длинный коридор, а в нем другая дверь. Через нее ты попадешь в конференц-зал. Иди в его верхний ряд, оттуда попадешь на станцию, там сядь в поезд, иди по вагону, пока не окажешься в Соборе, пройди через него, потом в ризницу, оттуда в бадстову, из нее по коридору, оттуда в туалет, из него в самолет, потом перейдешь улицу, только поосторожнее: там машины; за улицей будет гостиница – отель «Данте», войди в лобби, потом в столовую, пройдешь ее до конца – будет дверь в кухню, оттуда ты попадешь на чердак в доме на хуторе в Хельской долине. Только не шуми: Эйвис болеет. Передай ей от меня привет. И вручи вот это письмо, – сказал старый я и достал из внутреннего кармана листок, исписанный убористым почерком.

Он стоял надо мной, словно внук помешанного старика, навещающий его в доме престарелых, а время посещения уже истекло. Он улыбнулся про себя, помотал головой, фыркнул и пошел в противоположную сторону: не против ветра, а по ветру. Но не успел он отойти от меня на десять метров, как ветер переменился. И стал против него.

Глава 28

Против меня. Я стал еще моложе. Лет примерно тридцати. В высокогорную долину я вернулся, удвоив силы. Мимо пролетели два лебедя; я увидел, что на тунах сено до сих пор не скошено, и это рассердило меня. Стоит тебе отлучиться с хутора – и там уже воцаряются лень и никчемность! Я спустился вниз по тому же склону, на котором проснулся осенью четыре года назад: старый, усталый, недавно умерший. Как много всего с тех пор произошло! Как быстро течет время здесь, на том свете! На той стороне хейди. Я вторично обрел молодость, но при этом перестал есть и мочиться. Я уже дошел до двора, когда заметил в озере какое-то существо. Фридтьоув перевоплотился? Я спустился на моховину и увидел, что это Эйвис. Она стояла спиной к хутору и уже довольно глубоко вошла в озеро, вода достигала ей пупка; она продолжала идти.

– Виса! Виса!

На берегу стоял мальчик вместе с Мордочкой и звал сестру. Собака бегала взад-вперед по кочкарнику. Я поспешил вниз по склону. Эйвис вошла в воду метров на пятьдесят и вдруг погрузилась туда. Исчезла. Мне оставалось до берега каких-то пятьдесят метров, и я позвал мальчика, но он меня не услышал. Я заметил, что собака уже поплыла по озеру: ее голова быстро двигалась по слегка взволнованной поверхности воды. У середины озера было видно, как девочка отчаянно барахталась: ее голова на миг показывалась и снова исчезала, но тогда барахтанье в волнах становилось еще заметнее. Собака подплыла к ней с невероятной быстротой.