Полководец. Война генерала Петрова - Владимир Васильевич Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы помните слова этой записки?
— Конечно, я никогда их не забуду: «Родина моя, земля русская, я сын Ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мое сердце… Моряки-черноморцы, держитесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал». И подписал: «Калюжный». В общем, мы не отошли с одиннадцатого дзота ни шагу. Все ребята погибли. Вот теперь их имена на обелиске, а они сами здесь, под этим обелиском, похоронены.
— А как вам удалось уцелеть?
— Случайно, просто чудом, можно сказать. Потом наш дзот опять обложили со всех сторон гитлеровцы и забрасывали гранатами. Некоторые гранаты попадали и в амбразуру. Ну, я и Погорелов, мы еще более или менее держались на ногах, выбрасывали назад в амбразуру эти гранаты. Но вот я одну выбросил, и вдруг влетает еще одна, такая, знаете, с длинной деревянной ручкой, она ударилась о колесо пулемета и закрутилась. Я кинулся к ней, а в это время еще одна влетела в амбразуру — и прямо на пол. Вот эту-то я схватить не успел — рвануло! Мне руку здорово повредило. Погорелов, помню, только спросил: «Что, брат, крепко тебя?» Я говорю: «Да, крепко». Быстро, как смогли, сделали мне перевязку, а кровь шла очень сильно. Многие уже к тому времени умерли. Скоро и друг мой Дмитрий скончался, я сам его и похоронил здесь вот, неподалеку. Вот в это самое время и пришли на помощь матросы из Семьдесят девятой бригады Потапова, которая прибыла десантом на кораблях. Очень вовремя! Ну, отправили меня в госпиталь, лечился я. После излечения опять в Севастополь попал. Сам просился. Прибыл сюда в апреле месяце. Друзей своих уже никого в живых, конечно, не нашел. Теперь я часто прихожу сюда, к моим братьям. Я буду их помнить всю жизнь, и народ наш их никогда не забудет.
В те минуты, когда Доля, участник и свидетель тех легендарных дел, рассказывал мне о них, я испытывал особое волнение. Есть выражение «прикосновение к истории» — вот это и был тот случай.
…На одной из высот, уже в непосредственной близости к городу, стоит еще один обелиск. Это память о подвиге людей, которые здесь сражались. Сделан он из зенитных пушек батареи старшего лейтенанта Ивана Семеновича Пьянзина. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Я разыскал командира дивизиона, в который входила 365-я батарея, ныне полковника в отставке Евгения Андреевича Игнатовича. Мы приехали с Игнатовичем на огневые позиции, обошли их, осмотрели. На большой плоской высоте, поросшей кустарником и травой, темнеют остатки блиндажей, огневых позиций — все это оплыло от дождей и теперь непохоже на грозный для врагов бастион.
— Здесь стояла артиллерийская батарея Ивана Семеновича до третьего, решающего штурма Севастополя. Восьмого июня батарея со всех сторон была окружена фашистами.
— А как располагалась батарея? — спросил я.
— Вот видите остатки окопов — это огневые позиции: одна, вторая, третья, четвертая. Это места, где находились орудия. — Евгений Андреевич показал на сохранившиеся очертания круглой площадки для зенитных пушек. — А вот большой котлован — здесь находился командный пункт, в котором располагался старший лейтенант Пьянзин. Вход был вот отсюда: в этот проем. Надо сказать, что до восьмого июня, до того момента, как батарея была окружена, Пьянзин еще не был командиром батареи. Ею командовал тоже очень смелый и храбрый офицер, Герой Советского Союза Николай Андреевич Воробьев. Восьмого июня он был ранен осколком снаряда. Вместо него батареей стал командовать лейтенант Е.М. Матвеев, но и его вскоре тяжело ранило. Вот тогда-то я, как командир дивизиона, и назначил Пьянзина командиром батареи. Назначить-то назначил, но он находился рядом со мной, а батарея его в окружении. Так я ему и сказал: «Вот ты, командир, здесь, а батарея твоя там, давай пробивайся к своим подчиненным». Дал ему двух матросов для помощи. В ночь на одиннадцатое июня он туда пробился и по радио мне доложил: «На батарею прибыл, в командование вступил. Пьянзин». На рассвете их сильно бомбила авиация, обстреливала артиллерия, потом гитлеровцы пошли в атаку — примерно батальон. Они эту атаку отразили. У Пьянзина были хорошие, смелые помощники: командир орудия Иван Стрельцов, пулеметчики Пустынцев и Танич, старшина батареи Шкода.
В общем, до двенадцати часов они отражали атаки, и немцы остановились, стали окапываться на скатах высоты метрах в трехстах — четырехстах отсюда. Воспользовавшись небольшой передышкой, Пьянзин и политрук этой батареи Уваров, его называли комиссаром батареи, провели партийно-комсомольское собрание. Тогда уже были большие потери на батарее, поэтому собрались вместе коммунисты и комсомольцы. Они, как это было в то время во многих подразделениях, приняли решение-клятву. Я и сейчас помню слова этого решения-клятвы: «Будем держаться до последнего снаряда, до последнего патрона, не будет патронов — будем уничтожать фашистов в рукопашном бою. Погибнем все, но защитим Родину и не пустим фашистов в родной Севастополь». Тринадцатого июня фашисты, подтянув новые силы, бросили на эту высоту десять танков, свежий батальон и остатки того, который наступал прежде. А на батарее осталось около тридцати человек, израненных, обессилевших. И все же они сдержали превосходящего врага. Из зенитных орудий артиллеристы били по танкам прямой наводкой. Было подожжено несколько вражеских машин. Однако в середине дня фашистам удалось ворваться сюда, на огневую позицию. Завязалась рукопашная. Вот тогда я получил по радио от Пьянзина такую радиограмму: «На батарее полно фашистов и фашистские танки. Веду огонь по танкам из противотанкового ружья. Отбиваться нечем и некем. Открывайте огонь по нашей батарее. Вызываем огонь на себя».
— Это был ваш последний разговор с Пьянзиным?
— Нет, это был мой предпоследний с ним разговор. Я спросил его по радио: «Не спешишь ли ты, Ваня?» Он ответил: «Нет, не спешу, открывайте огонь немедленно!» Трудно было решиться на это — стрелять туда, где свои, но мы понимали, какое у них безвыходное положение, и открыли огонь двумя батареями
