У нас это невозможно - Синклер Льюис

К заключенным в концлагерях в одно посещение пускали только одного человека. Поэтому, когда Мэри в начале октября побывала у отца и Бака Титуса в другом лагере, она им обоим сказала невнятной скороговоркой почти одни и те же слова: «Когда я выйду за ворота, я подниму Дэвида – о, господи, какая он стал громадина, – чтобы вы могли его увидеть. Если со мной что-нибудь случится, ну, если я заболею или еше что-нибудь, пожалуйста, позаботьтесь о нем кода выйдите отсюда, пожалуйста!»

Она старалась сказать это так, чтобы не встревожить их, но это ей плохо удалось.

Мэри взяла из небольшой суммы, которую от положил на ее имя после смерти Фаулера, столько чтобы ей хватило месяца на два, оставила матери и сестре доверенность на получение остальных денег спокойно, с веселым видом поцеловала на вокзале Дэвида, Эмму и Сисси и уехала в Олбани, столицу Северо-Восточной области. Мэри сказала им, что ей надо переменить обстановку и она решила пожить немного у замужней сестры Фаулера под Олбани.

Она и на самом деле пожила некоторое время у своей золовки – столько, сколько ей понадобилось, чтобы сориентироваться, как действовать дальше. Через два дня после приезда она отправилась на новый учебный аэродром корповского Женского авиационного корпуса и записалась на курсы вождения самолета и бомбометания.

Когда начнется неизбежная война, когда правительство решит, какая страна – Канада, Мексика, Россия, Куба, Япония или, может быть, Стейтен-Айленд – «угрожает ее границам», и начнет наступательные операции по защите страны, тогда лучшие летчицы этого корпуса станут офицерами вспомогательных частей армии. Старомодные «права», дарованные женщинам либералами, можно (для их же пользы) у них отобрать, но права умереть в бою у них никто не собирался отнимать.

В период обучения она писала родным успокаивающие письма – чаще всего открытки Дэвиду с просьбой слушаться бабушку.

Она жила в веселом пансионе для офицеров ММ, которые знали всЈ – а немножко и рассказывали – о частых инспекционных поездках уполномоченного Суона на самолете. Мэри было сделано немало оскорбительных предложений – свидетельство того, что она еще не утратила своего женского очарования.

Она водила машину с пятнадцати лет: в Бостоне, с его оживленным уличным движением, по равнинам Квебека, в буран по горным дорогам; ей приходилось чинить машину среди ночи; у нее был точный глаз, хорошо натренированные нервы и решительность безумца, готовящего убийство и старающегося скрыть свое безумство. После десяти часов обучения, проходившего под руководством минитмена-летчика, считавшего, что в воздухе так же удобно заниматься флиртом, как и в любом другом месте, и никак не понимавшего, почему Мэри все смеется над ним, она совершила свой первый самостоятельный вылет и великолепно посадила машину.

Инструктор сказал ей (наряду с не относящимися к делу комплиментами), что она совсем не знает страха, и добавил, что единственное, чего ей недостает для полного мастерства, – это немножко страха.

Одновременно она прилежно изучала бомбометание, эту новую отрасль культуры, усердно насаждаемую корпо.

Особенно заинтересовалась она ручной гранатой. В ней надо вытащить предохранитель, прижимая рычаг пальцами к гранате, а затем бросить. Через пять секунд после ослабления рычага граната взрывается и убивает массу народа. Такие гранаты никогда не применялись с самолета, но стоит попробовать, думала Мэри. Офицеры ММ рассказывали ей, как Суон, узнав, что толпа рабочих, выброшенных со сталелитейного завода, взбунтовалась, взялся сам командовать усмирявшими их войсками и собственноручно (это их особенно восхищало) швырнул такую гранату в толпу. Были убиты две женщины и ребенок.

Мэри отправилась в свой шестой самостоятельный полет в серое ноябрьское утро со снежными облаками. Она никогда не пускалась в разговоры с наземной командой, но в это утро она сказала, что ее восхищает возможность подняться с земли «как настоящий ангел», взмыть вверх и повиснуть там в этой неведомой сумятице облаков. Она погладила стойку своей машины, моноплана с открытой кабиной, нового и очень быстроходного военного самолета, предназначенного и для преследования и для быстрого сбрасывания бомб – быстрого убийства нескольких сот человек, идущих в строю.

Мэри знала, что на аэродроме находился в это время районный уполномоченный Эффингэм Суон, который собирался куда-то лететь на своем большом самолете с закрытой кабиной, как будто в Новую Англию.

Она легко узнала его.

Это был высокий человек с видом важного сановника и выправкой военного, в изысканно простом синем костюме и в легком летном шлеме. Вокруг него суетился десяток приближенных подхалимов – секретари телохранители, окружные уполномоченные, директора отделов просвещения, отделов труда, – у всех шляпы в руках, улыбки на лицах, униженная благодарность в душах за то, что он позволяет им существовать Он покрикивал на них, торопил. Когда он стал подниматься по ступенькам в кабину (Мэри с улыбкой поду. мала о Кэйзи Джонсе, отправляющемся на небо), на огромном мотоцикле подъехал курьер с последними телеграммами. Мэри с удивлением подумала, что там, должно быть, не меньше полусотни желтых конвертов. Суон швырнул их секретарю, который покорно полз по лесенке за ним. Дверца вице-королевской кабины закрылась за уполномоченным, его секретарем и двумя телохранителями, карманы которых отвисли под тяжестью револьверов.

Рассказывали, что в самолете Суона был письменный стол, раньше принадлежавший Гитлеру, а еще раньше Марату.

Мэри поднялась в кабину своего самолета и услышала, что механик кричит ей снизу, с восторгом показывая на набиравший разбег самолет Суона:

– Глянь-ка! Сам хозяин Суон! Вот это парень! Я слышал, он летит в Ващингтон побалакать с Шефом – подумать только! – с самим Шефом!

– А что если кто-нибудь возьмет да и выстрелит в мистера Суона и Шефа, вот будет ужас, а? Весь ход истории изменится! – прокричала Мэри вниз.

– Какое там! Видела его охрану? Да они отобьются от целого полка! Им ничего не стоит расправиться с Уолтом Троубриджем и всеми остальными коммунистами, вместе взятыми.

– Надо полагать! Разве только сам бог, если он выстрелит с небес, может попасть в мистера Суона.

– Ха, ха! Здорово сказано! Но на днях кто-то сказал, что бог, видно, спит крепким сном.

Может, ему пора проснуться! – сказала Мэри и подняла руку.

Максимальная скорость ее самолета была 285 миль в час, а золотой колесницы Суона – двести тридцать.

Она а летела теперь над ним, немного позади его самолета, казавшийся огромным, когда она смотрела на размах его крыльев с земли, теперь казался не больше белого голубя, несущегося над пестрым линолеумом земли.

Мэри вытащила из карманов своей летной куртки три ручные гранаты, которые вчера изловчилась утащить из школы. Унести более тяжелую бомбу ей не удалось. Глядя теперь на них, она впервые содрогнулась; впервые она почувствовала себя человеком, а не просто механическим приспособлением к самолету, как мотор.

«Надо спешить, пока во мне не заговорила слабая женщина», – со вздохом подумала она и спикировала на самолет Суона.

Ее появление было совершенно неожиданным. Ни смерть, ни Мэри Гринхилл не договаривались с Эффингэмом Суоном о встрече в это утро; они не вели телефонных разговоров с его раздражительными секретарями, и встреча с ними не была внесена в расписание последнего дня жизни этого великого владыки. В своих служебных кабинетах в десятке ведомств, в своем мраморном доме, в зале Совета, на трибуне во время парадов – везде его драгоценная особа надежно охранялась сталью. Такое низменное создание, как Мэри Гринхилл, нигде не смогло бы приблизиться к нему – за исключением воздуха, где император и простолюдин равно поддерживаются игрушечными крыльями и милостью божьей.

Мэри трижды пикировала на его самолет и сбрасывала гранату, но каждый раз промахивалась. Самолет Суона пошел на снижение, охрана стреляла вверх, в нее.

– А ну, хорошо же! – сказала она и спикировала прямо на светлое металлическое крыло.

В последние секунды Мэри подумала, как похоже это крыло на цинковую стиральную доску, которую она видела девочкой у предшественницы миссис Кэнди – как же это ее звали? – Мэми или что-то в этом роде.

Потом она пожалела, что в последние месяцы мало бывала с Дэвидом. Ей показалось, что самолет Суона летит навстречу ей, а не она падает на него.

Потом был страшный удар. Она как раз взяла свой парашют и поднялась, чтобы выпрыгнуть – слишком поздно! Она увидела только безумный вихрь сломанных крыльев и огромных двигателей, которые как будто швырнуло ей в лицо.

XXXIV

Что касается деятельности Джулиэна до его ареста, то главный штаб Нового подполья в Монреале, по-видимому, не считал особенно ценными его сообщения о вымогательстве и жестокостях ММ и об их планах выслеживания агитаторов НП. Однако ему удалось своевременно предупредить несколько человек, которым угрожал арест и которые успели бежать в Канаду. По должности ему пришлось несколько раз принимать участие в порке. Он так дрожал при этом, что остальные минитмены смеялись над ним; и удары, которые он наносил, отличались подозрительной легкостью.