Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Стандартная претензия формулируется примерно так: есть завод, его оборудование стоит 10 миллионов, а его продают за 500 тысяч. Попытаемся объяснить.

Первое. Приватизируется не оборудование, а бизнес. Юридическое лицо. У юридического лица есть баланс. А у баланса — левая и правая стороны: активы и пассивы. В активах — оборудование, в пассивах — долги, не закрытые обязательства. Тот, кто приобретает предприятие, не только становится хозяином оборудования, но берет на себя и обязательства по долгам. И это радикально влияет на цену. Поэтому предприятие с большими долгами дорого продать практически невозможно.

Второе. Существует железный экономический закон, согласно которому цена бизнеса определяется доходом, который этот бизнес может принести. Например: возможный доход от ЗИЛа — вещь, наверное, хорошая. Но сколько нужно вложить, сколько сделать, чтобы этот доход в конце концов появился! Сотни миллионов долларов, полная переналадка производства, смена команды со всеми вытекающими отсюда скандальными последствиями. И за столь “радужные” перспективы платить гигантские деньги только потому, что лет 30—50 назад ЗИЛ был “гордостью” и “флагманом”?

В России 1992 года не было и не могло быть высоких цен при приватизации. Это объективная реальность. Вернемся к уже описанной здесь истории со “Связьинвестом”. Первый раз, напомню, его пытались продать не в 92-м, а даже в 95-м! И что? Не купили. У Березовского есть история про то, как он сам в то время ездил на Запад (в том числе и к Соросу), пытался найти инвесторов. Ему все отказали. А год спустя, в 1996 году, “Связьинвест” продали. За 1850 миллионов. Что произошло за год? Выборы президента, правильно. Но не только. Еще в течение этого года мы продали “Норильский никель”.

Дешево продали? Всего за какие-то 170 миллионов? Но вот мысль, которую мы отстаивали, отстаиваем и будем защищать дальше: к большим цифрам можно прийти последовательно только через цифры малые. И если вы изначально откажетесь продавать “задешево”, то никогда не получите больших денег.

В 1996—1997 годах стоимость приватизированной собственности выросла по сравнению с 1995 годом не только вследствие изменения политической ситуации. За это время развивался сам рынок, все эти депозитарии, регистраторы, независимые реестродержатели — все они появлялись в этот промежуток. Но такое развитие оказалось возможным только потому, что изначально стали приходить деньги, которые нужно было защищать, — те самые 170 миллионов за “Норильский никель” и другие “гроши”. Ощутимые деньги пошли только после того, как мы сумели прорваться через такую неприятную и политически невыигрышную начальную стадию.

Кстати, в этом смысле наш приватизационный опыт вовсе не исключение из правил. Широко известно, что в Германии применялся метод приватизации за 1 марку. Смысл его сводился к тому, что покупатель, приобретая предприятие в буквальном смысле слова за бесценок, брал на себя обязательства запустить его, возродить, насытить инвестициями, добиться того, чтобы оно бесперебойно работало.

Кроме заведомо ложных обвинений в адрес российской приватизации предъявляются и другие. Многое в них вроде бы правда. Но правда какая-то половинчатая. Недосказанная? Или недодуманная?

Защитники интересов отечественной экономики, например, ругают нас за то, что в ходе приватизации мы переломали структурные связи внутри устоявшегося отлаженного механизма — советской экономики. Нового же, единого и цельного, экономического механизма так и не выстроили. Более того, говорят нам, вы препятствовали созданию холдингов и финансово-промышленных групп, с помощью которых можно было бы еще на старте реформ восстановить порушенные межотраслевые, внутриотраслевые, межрегиональные связи.

Но ведь любые принципы объединения и структурирования производства, промышленности, народного хозяйства антиэкономичны, если насаждаются “сверху”, административным путем. Если в основу их не заложен экономический интерес реального хозяина собственности — акционера. Затратная, невосприимчивая к достижениям научно-технического прогресса советская экономика с блеском подтвердила эту азбучную истину. Формировать же эффективные финансово-промышленные группы и разного рода холдинги возможно только при наличии такого строительного материала, как акция. Поэтому прежде чем выстраивать сложные структурные сооружения, надо было, чтобы акция появилась на свет, чтобы была проведена приватизация.

Демократическая общественность бросает нам: вы построили номенклатурный капитализм. Извините, каково общество, таков и капитализм. Приватизация не выращивалась в инкубаторе, в специально создаваемой идеальной среде. Она возникла и проходила в реальном обществе со всеми его плюсами и минусами, ужасами и прелестями.

Российское общество уже в 1992 году было крайне неоднородно — стратифицированно, выражаясь ученым языком. Страты — социальные и политические группы — в радикальной степени отличались друг от друга. И в ходе приватизации они не изменили своих свойств и характеристик. Наивно было бы полагать, что с помощью приватизации мы уничтожим, например, класс бывших работников райкомов и обкомов. Так что эта проблема существует. Но мы не считали бы ее роковой.

Главное вовсе не в том, участвует или не участвует номенклатура в приватизации. Вопрос в другом: создана ли в экономике ситуация, когда:

а) собственник защищен,

б) эффективный собственник выживает и растет,

в) неэффективный собственник разоряется.

При соблюдении этих трех условий любой собственник — будь он номенклатурный или не номенклатурный, — если он обнаруживает неспособность защитить и нарастить свою собственность, оказывается на улице. И наоборот, удача приходит к тому, кто в нормальных условиях способен работать эффективно. В этом же контексте мы склонны рассматривать и обвинение приватизации в том, что она не создала эффективного собственника. Да, пока не создала, согласны. Но, разрабатывая концепцию приватизации, мы и не мечтали о том, что этот собственник возникнет немедленно.

Для формирования эффективного собственника нужны годы. Приватизация же только запустила этот процесс. Но уже сейчас видно, что он не стоит на месте. Через вторичное перераспределение акций приватизация позволила проклюнуть скорлупу сковывавших ее исходных форм. В итоге удалось уйти от проблемы трудового коллектива как собственника 51 процента акций — собственника малоэффективного, если не сказать никчемного. Массовая скупка акций у членов трудовых коллективов — явление, зафиксированное в общественном сознании с огромным знаком “минус”, — тем не менее породило вполне позитивную тенденцию: в России начал формироваться стратегический инвестор. Это уже не бабочки-однодневки, готовые сорвать куш и бросить растерзанное предприятие на произвол судьбы. Стратегический инвестор заинтересован в эффективном производстве, в завтрашнем дне предприятия.

Но опять говорят нам: не тот инвестор, не такой! Не любят в России “новых русских”. Что ответить? Чудес на свете не бывает. Стратегический инвестор, кристально чистый и честный, не спустится к нам из некоей заоблачной выси. И наши “новые русские” — они либо из старого советского директората, со всеми его минусами и плюсами. Либо из бывших кооператоров и всяких прочих коммерсантов от перестройки. Либо из представителей бывших региональных политических элит. У всех у них свои “родимые пятна”, но именно из них и рекрутируется реальный стратегический собственник.

Однако никакой выгоды от появления такого собственника ни производство, ни люди не почувствуют до тех пор, пока собственник этот ни принесет с собой мешок денег: “Вот вам на зарплату, а вот на развитие...” Другими словами, процесс формирования эффективного собственника станет заметен только тогда, когда он окажется оплодотворен реальными финансовыми потоками.

А что же эти потоки? С деньгами пока не густо. И опять: “Приватизация виновата! Собственность раздали, а инвестиций нет, как не было”. Но ведь сама по себе приватизация и не может обеспечить приток инвестиций (за исключением нескольких приватизационных схем). Внутренние источники инвестиций в последние годы только начали формироваться. Они появляются лишь в том случае, если решаются проблемы более высокого порядка: финансовая стабилизация; обеспечение права собственности (никаких серьезных инвестиций в сельское хозяйство мы не увидим до тех пор, пока право собственности на землю не будет закреплено возможностью покупать и продавать ее, как всякую другую собственность); снижение процентной ставки, минимизация политических рисков и многое другое. Не было и внешних источников — в силу политической нестабильности в стране.

И все же, когда мы ведем речь об инвестициях и приватизации, мы не можем не замечать очевидного: приватизация создала основу для того, чтобы инвестиции могли привлекаться и использоваться цивилизованно. Ведь почти каждый из способов инвестирования в любом случае в основе своей имеет акцию.