Цари. Романовы. История династии - Эдвард Радзинский

Когда ставили балет «Восстание в серале», кордебалет должен был изображать янычар. Николай повелел научить балерин обращению с саблей. В балет были посланы унтер-офицеры. Балерины восприняли это как шутку. Но Николай не терпел невыполнения приказов даже балеринами. Царь был серьезен. Была холодная зима. Царь повелел сообщить, что нерадивых будут выгонять на мороз – заниматься на холоде – в балетных туфлях. Нерадивых больше не было. Даже среди балерин.

Его приказ. Теперь муха не могла пролететь без его на то повеления.

В Летнем саду, на середине лужайки стоял караульный – гвардеец с ружьем. И Николай однажды поинтересовался: «Зачем он тут стоит и что он тут охраняет?». Никто не мог ответить. Наконец нашелся старик – генерал-адъютант свиты. Он и вспомнил рассказ своего отца.

Однажды Великая Екатерина прогуливалась по Летнему саду и увидела первый подснежник, пробившийся из-под снега. Она попросила, чтоб цветок охраняли, пока она продолжит прогулку. И так как императрица приказа не отменила, на этом месте полстолетия ставили часового.

Николаю рассказ очень понравился. И он пересказал эту историю тогдашнему послу в России Бисмарку. Добавив, что в дни Великого наводнения в Петербурге часовые, которых не сняли с постов, безропотно тонули в наступавшей стихии.

Приказ русского самодержца – приказ навсегда. И это должны были теперь понимать не только простые солдаты, но и вся страна.

И Бисмарку эта история тоже очень понравилась.

Таков был человек, под властью которого России предстояло прожить тридцать лет.

И тридцать лет суждено было Александру быть наследником престола.

Глава третья

Империя отца

Создание тайной полиции

Новый император, к которому опрометчиво относились с таким пренебрежением, становится одним из самых грозных царей в русской истории. Покончив с ролью гвардии, Николай сделал печальный вывод. Все правители, которые были до него, не знали, что творится в собственной столице.

Заговор и убийство его деда Петра III, заговор и убийство отца – Павла I…

В них участвовало множество людей, но несчастные самодержцы узнавали о беде только в свой последний час. Несколько лет существовал заговор декабристов. Но восстание так и не предотвратили, и оно могло оказаться губительным для династии. Прежняя тайная полиция в России, говоря словами Николая, «доказала свое ничтожество».

И Николай решает создать новую эффективнейшую тайную полицию. И все будущие русские спецслужбы выйдут «из-под николаевской шинели».

Царь задумывает учреждение, которое должно было уметь не только обнаруживать созревший заговор, но и сигнализировать о его зарождении, которое должно было не только узнавать о настроениях в обществе, но уметь дирижировать ими. Учреждение, способное убивать крамолу в зародыше. Карать не только за поступки, но за мысли.

Так в недрах Императорской канцелярии создается Третье отделение.

Граф Александр Христофорович Бенкендорф был тот самый гвардейский генерал, написавший императору Александру I донос на декабристов, с некоторыми из которых граф приятельствовал. Этот донос был обнаружен в бумагах покойного царя – донос, оставленный им без внимания. Его прочел новый император. И Николай оценил труд графа. Бенкендорф приглашен был участвовать в создании Третьего отделения. И вскоре граф – новый любимец нового государя – назначается главой («главноуправляющим») Третьего отделения.

Главноуправляющий граф Бенкендорф докладывал и подчинялся только государю. Более того – все министерства контролируются Третьем отделением.

Петербург не сразу понял всеобъемлющие задачи очень серьезного учреждения.

Было только известно, что, объясняя задачи таинственного Третьего отделения, государь протянул Бенкендорфу платок и сказал: «Осушай этим платком слезы несправедливо обиженных».

Общество аплодировало.

Но уже вскоре столица поняла: прежде чем осушать слезы на глазах невинных, граф Бенкендорф решил вызвать обильные слезы на глазах виновных. И не только виновных, но и тех, кто мог быть виноватым.

Штат самого Третьего отделения был обманчиво мал – несколько десятков человек. Но ему было придано целое войско. Французским словом «жандарм» стали именоваться грозные силы русской тайной полиции… При Третьем отделении был создан Отдельный корпус жандармов. И главноуправляющий Третьего отделения стал шефом этих войск политической полиции.

Но и это было лишь вершиной мощного айсберга. Главная сила Третьего отделения оставалась невидимой. Это были тайные агенты. Они буквально опутывают страну – гвардию, армию, министерства. В блестящих петербургских салонах, в театре, на маскараде и даже в великосветских борделях – незримые уши Третьего отделения. Его агенты – повсюду.

Осведомителями становится высшая знать. Одни – ради карьеры, другие – попав в трудное положение: мужчины, проигравшиеся в карты, дамы, увлекшиеся опасным адюльтером.

«Добрые голубые глаза» – описывал Бенкендорфа современник.

Добрые голубые глаза начальника тайной полиции теперь следили за всем. Случилось невиданное: государь разрешил Бенкендорфу сделать замечание любимому брату царя, великому князю Михаилу Павловичу, за его опасные каламбуры. И обожавший острить великий князь пребывал в бессильной ярости.

Служба в тайной полиции считалась в России весьма предосудительной. Но Николай заставил служить в Третьем отделении лучшие фамилии. И чтобы голубой мундир жандармов стал почетным в обществе, он часто сажал графа Бенкендорфа в свою коляску во время прогулок по городу. С каждым годом Николай «с немецкой выдержкой и аккуратностью затягивал петлю Третьего отделения на шее России», – писал Герцен. Вся литература была отдана под крыло тайной полиции. Царь знал: с острых слов начинались мятежи в Европе.

Николай запретил литераторам не только ругать правительство, но даже хвалить его. Как он сам говорил: «Я раз и навсегда отучил их вмешиваться в мою работу».

Был принят беспощадный цензурный устав. Все, что имело тень «двоякого смысла» или могло ослабить чувство «преданности и добровольного повиновения» высшей власти и законам, безжалостно изгонялось из печати. Места, зачеркнутые цензурой, запрещено было заменять точками, чтобы читатель «не впал в соблазн размышлять о возможном содержании запрещенного места».

В сознание русских литераторов навсегда вводилась ответственность за печатное слово. Причем эта ответственность была не перед Богом, не пред совестью, но перед императором и государством. Право автора на личное мнение, отличное от государева, объявлялось «дикостью и преступлением».