Неизвестный Солженицын - Владимир Бушин

Оратор якнул раз тридцать или сорок. Что ж, неплохой результат для закрытых помещений. Но сегодня нас этим уже не удивишь: за двадцать лет отсутствия Солженицына выросло новое поколение незаурядных мастеров этого вида спорта. Например, не так уж давно А. Собчак и Д. Волкого-нов показывали более высокие результаты. Словом, ничего нового, несмотря на все старания.

А взять сам язык, каким была произнесена речь. Как известно, Солженицын считает себя великим знатоком русского языка и очень любит упрекать других в отсутствии чутья к нему. Но, боже милостивый, сам-то как говорит и пишет! Мне уже приходилось отмечать это. Дело у него доходит до элементарного непонимания смысла иных русских слов и неправильного их употребления. И вот, будучи полным глухарем, он самоуверенно поучает других.

Все это мы видели и в его думской речи. По поводу выражения «субъект федерации» Солженицын язвительно воскликнул: «Великолепное слово!» Учитель не понимает, что это специфический термин, который, конечно, неуместен в поэме о любви, но имеет полное право на существование в сфере государственно-правовой, административной. Такой же глухаризм писатель обнаружил, встретив аббревиатуру ГПУ (главное правовое управление). «Надо же настолько потерять чувство языка!» Это, мол, совсем рядом с ОГПУ. Правильно. Но при чем здесь чувство языка? Тут простое совпадение, каких встречается немало, и порой гораздо более разительных. Был, скажем, Александр Пушкин и есть Александр Солженицын. Был Владимир Красное Солнышко и есть Владимир Жириновский. Был поэт Борис Пастернак и есть Борис Немцов. Что из таких фактов следует?

Когда-то Владимир Солоухин, единомышленник Солженицына, сильно гневался по поводу сокращений и аббревиатур в современном русском обиходе. Фи, говорил он, какая гадость все эти ГАБТ, МХАТ, МГУ… (ОГПУ, НКВД, КГБ он осторожно обходил). И видел в этом неуважение советской власти к русскому языку. Как жаль, что тогда никто и этого народного печальника не спросил: читал ли он церковную литературу, хотя бы церковный календарь, и что означают там, допустим, «еп» или «ап»? Оказывается, «епископ» и «апостол». А «св.» или «сщмч»? Оказывается, «святой» и «священномученик». Ну, а что такое, наконец, аббревиатурка БМ, столь похожая на БМП — боевая машина пехоты? Оказывается, «Божья Матерь». Так что не по тому адресу метал Солоухин свои пламенные стрелы гнева, совсем не по тому.

Стыдя других за отсутствие чувства языка, свою речь оратор, как это у него водится, обильно насыщал речениями такого рода: «…экономическая самостоятельность масс… народные массы в шоке»… «в массах белорусского народа… наилучший профессиональный элемент»… «реализовывать в действии потенциал народной энергии»… «миграция ущемляет коренное население в имущественных объектах»… «я контактировал». Да это же русскоязычный Чубайс или Гайдар! Это Бурбулис! Старовойтова! Новодворская!.. Ну, мыслимо ли вообразить Шолохова, Леонова, Твардовского, пи-щущих или произносящих «Я контактировал…»?

Или вот: «эллипсоид власти». Газетные грамотеи тут же подхватили: «Эллипсоид! Эллипсоид!» Ах, как выразительно! Да почему? Ведь это тело, образованное вращением эллипса вокруг одной из двух его осей. В первом случае получается нечто вроде огурца, в другом — вроде репы. Что тут может напомнить власть, ее строение? Разве не больше подошли бы конус или пирамида власти?

А рядом с этими «эллипсоидами», «элементами», «объектами», «функциями», «компетенцией», «контактами» в речи красовалось нечто, по убеждению оратора, кондоворусское: «мы все на прогляд», «внагон слали письма»… Как корова на льду.

Дело здесь в том, что своего языка, как, допустим, у трех помянутых выше классиков советской литературы, у Солженицына никогда не было. Поэтому, не получив с детства собственной прочной языковой базы, он очень восприимчив к разного рода языковым веяниям, к моде. Так, в 20 — 30-е годы у нас, о чем уже говорилось, были в большом ходу сокращения слов: нацмен, нарком, краском и т. п. Это веяние долго сказывалось в языке Солженицына. Мы у него то и дело встречали: стройучасток… хоздвор… цемзавод… зам-дир… военлет… и т. п. Видимо, недавно прочитал «Пирамиду» Леонова. Там колоритнейший персонаж старый циркач Дюрсо частенько говаривает так: «Когда деньги и здоровье кончаются немножко раньше жизни, это создает некоторое неудобство…», «Под шумок сойдет немножко мистики…», «Сбоку виден немножко красный фонарь» и т. п. Вот и в думской речи Солженицына мы неожиданно услышали: «Мы с ним еще будем немножко консультироваться… Я немножко прочту… Стало немножко восстанавливаться…»

Ко всему этому следует добавить, что ведь иные места речи и уразуметь-то мудрено. Сказал, например: «У земства наиболее широкая компетенция внизу. Но оно (земство) растет вверх, до всероссийского уровня, хотя тут компетенции и функции его уменьшаются…» Ясно? Земство растет, а компетенции его уменьшаются. Как видно, ничего тут не поняв, другая газета опубликовала такой вариант этого пассажа: «У земства наиболее широкая компетенция внизу, но она (компетенция) растет кверху до всероссийского уровня, хотя тут компетентные функции ее (компетенции) уменьшаются». Понятно? Не земство растет, как в первом варианте, а его компетенция, и уменьшаются при этом не компетенции и функции земства, а компетентные функции самой компетенции. О, господи! И он нас учит…

Или: «Власть государственная не может вообще никогда быть источником народной жизни». Покажите мне хоть одного человека, который думал бы, что Ельцин и Черномырдин источники его жизни. Еще об этом же: «Правительственная власть не должна распространяться на области, где свободное дыхание людей и их самоопределение». Ах, до чего красиво! Но что такое «свободное дыхание» и где оно есть, а где нет? Скажи внятно и четко. Нетушки… Небезопасно. Боже милостивый, и он еще язвит о «советском обморочном сознании»! Это и есть образцы именно обморочного сознания.

Едва ли Александр Исаевич посетует на то, что я так много внимания уделил языку его выступления. Ведь язык — его конек, его любимейшая тема, область, в которой он считает себя абсолютным чемпионом, как Юрий Власов когда-то в тяжелой атлетике.

Языковым чудесам и фантазиям в речи Солженицына, как всегда, успешно сопутствовали не менее красочные чудеса и фантазии иного рода — биографические, исторические, философские и т. д. Начать хотя бы с собственного жития. Уверял, например, вспоминая 1945 год, будто ему лично «было понятно уже тогда, что коммунизм обречен». Но М. Розанова, писательница-эмигрантка, на встрече в Литературном институте недавно сказала: «Мне кажется, Александр Исаевич живет в вымышленном мире… В эмиграции он выпустил статью, которая называлась «Скоро все увидим без телевизора». Это была статья о грядущей победе коммунизма во всем мире. Одним из его тезисов в эмиграции был «Третья мировая война уже проиграна коммунистам». Вот его политические воззрения тех времен».

Тех времен! То есть 70—80-х годов. Что же сказать о 45-м? Те чудаки, которые читали «Архипелаг ГУЛАГ», может быть, помнят рассказ автора о том, как тогда, в заключении, он храбро сражался со священником Дивничем в защиту марксизма-ленинизма.

В страхе перед победой коммунизма во всем мире Сол-женицын-эмигрант делал все, что мог, дабы как можно больше помешать этому все-таки или хотя бы отсрочить. Призывал американцев вмешиваться в наши дела, лгал, фальсифицировал, проклинал, поносил… Не мог удержаться от этого и в думской речи: «большевистские десятилетия… семьдесят лет вымарывания… советское обморочное сознание…» Но, как всегда, концы с концами у лжеца не сходятся, тут же сам себя и опровергал, вынужденно упомянув о том, что «падают наша передовая и блистательная наука, наше образование, медицина». Откуда же они взялись, передовые и блистательные, за семьдесят лет вымарывания и обморока? Ведь то ли уже не соображает, как выглядит при этом разглагольствовании, то ли так развратила его безответность коммунистов.

Надо, однако, признать, что на думской трибуне Солженицын вел себя приличнее, скромнее по отношению к коммунистам, чем во время путешествия из Владивостока в Москву.

Так, коснувшись проблемы преступности, террора, он обвинил всех в неспособности бороться с ними и воскликнул: «А Столыпин в 1906 году вот такой же начинавшийся хаос, вот такой же вихрь безумной преступности остановил в пять месяцев!» Во-первых, хаос был в стране вовсе не «вот такой же»: существовало единое и гораздо более обширное государство с четкими, твердыми границами, была сильная дисциплинированная армия, а у власти хотя тоже нередко находились бездарности и ничтожества, взяточники и предатели, но не столько же их было, как ныне! Во-вторых, ну как можно выставлять здесь Столыпина за блистательный образец, как героя борьбы с преступностью, если даже сам он, председатель Совета министров и министр внутренних дел, двенадцать раз подвергался покушениям и в конце концов (Лев Толстой предупреждал его об этом в письме) был убит. И притом не в темном лесу, а в императорском теат-ре в присутствии самого царя и всей его свиты. Смешно же утопленника выдавать за чемпиона мира по плаванию и призывать учиться плавать не у кого другого, а именно у него.