Привилегированное дитя - Филиппа Грегори

Она успокоенно кивнула.

— Извини, что я разбудила тебя, — сказала она. — Джон велел… — тут она заколебалась. — Джон сказал, что было бы лучше, если бы ты пока спала без всяких сновидений. Он считает, что твое воображение несколько перегружено.

— Это не имеет никакого значения, — повторила я опять. Но видела, что мама меня уже не слушает.

Она пошла к своей дорожной сумке и достала маленькую знакомую склянку с лекарством, которое я одновременно и любила и ненавидела.

— Прими, пожалуйста, вот это, — попросила она.

Я вздохнула, и сон окончательно покинул меня. Я проглотила лекарство, чтобы сделать маме приятное, и стала ждать, когда знакомое ощущение нереальности всего окружающего завладеет мною. Мои родные похищали у меня мои сны, частицу моего «я». Они заставляли наиболее непредсказуемую часть меня раствориться в этом золотистом сиропе так, что я теряла здравый смысл и ум, посланные мне снами, а вместо этого погружалась в туманный и зыбкий мир нереальности.

— Доброй ночи, — невнятно проговорила я, мама поцеловала меня в лоб и вернулась к себе в постель.

— Доброй ночи еще раз, — сказала она ласково и добавила: — Благослови тебя Господь, моя дорогая.

В Бате мама сняла для нас меблированные комнаты на Гей-стрит.

— Эта улица застраивалась в тот год, когда моя мама вышла замуж за лорда Хаверинга и мы переехали к нему, — рассказывала она, когда мы подъезжали к городу. — Наверное, я там ничего не смогу узнать. Мы тогда жили неподалеку от лечебных источников, водой которых должен был лечиться мой папа. Даже когда я была маленькой, этот город менялся изо дня в день. Представляю, каким неузнаваемым он стал теперь.

— Ну конечно, — согласилась я, глядя из окошка кареты на окружающие деревья. Широкая река, глубокая и быстрая из-за весеннего половодья, бурлила в своих берегах, ивы склоняли ветки низко над поверхностью, и серое небо отражалось в воде над ними. Фенни сейчас тоже бурлит и клокочет, подумала я.

— Ричард так любит архитектуру, — продолжала мама. — Мы могли бы пригласить их с Джоном навестить нас, когда окончательно устроимся и получим консультацию у доктора Филлипса.

— Ну конечно, — повторила я.

— Магазины там, должно быть, великолепны, — мама с нетерпением вглядывалась вперед. Даже при моей заторможенности, вызванной лауданумом, меня развеселило ее волнение. Дорога сделала последний поворот, и мама ахнула при виде открывшегося нам великолепия. Город, освещенный солнцем, весь сиял золотом, словно новый Иерусалим. Над центральной его частью доминировало великолепное аббатство, высокая башня которого, казалось, достигала небесного свода. Дома вокруг, сложенные из местного песчаника, светились ровным желтым цветом.

Мы съехали с моста, и сразу же Джем прикрикнул на лошадей и придержал их галоп. Улицы были запружены народом, и я с трудом представляла, как мы могли бы продолжать путь. Навстречу нам попалось много портшезов, которые опасно раскачивались в руках двух носильщиков, одного — впереди, другого — сзади. Занавески большинства из них были задернуты, но в одном я увидела бледное женское лицо в обрамлении капюшона, а в другом — храпящего краснолицего мужчину. Повсюду раздавались крики разносчиков и уличных торговцев, многие из них разложили свой товар прямо на тротуаре. Тут же расположился зубной лекарь в запятнанном кровью переднике и со своим инструментом. У многих дверей приютились нищие, протягивая прохожим изуродованные руки, рядом стояли дети, красные лица которых были покрыты сыпью какой-то неизвестной болезни.

— Это всего лишь предместья, — виновато объяснила мама. — Каждый город имеет свои бедные кварталы, Джулия. Даже наш Чичестер.

— Я знаю, — отозвалась я и откинулась в глубь экипажа. Фургон, загородивший нам дорогу, наконец сдвинулся с места, и Джем тронул поводья.

— Бла-агодарю, джентльмены, — услышала я его громкий голос, обращенный к двум носильщикам, указавшим ему дорогу, и улыбнулась, узнав родной протяжный выговор суссекских долин.

— Боже, как здесь шумно, — сказала мама. — Я совсем отвыкла от этого.

Я кивнула, и мы уставились каждая в свое окно, словно две деревенские молочницы, впервые увидевшие город.

Шум и суета чуть уменьшились, когда мы свернули с центральных улиц, но двигаться быстрее мы не стали. Экипаж пополз в гору.

— Лошадям, должно быть, тяжело тащить карету в такую крутизну, — обернулась я к маме. Она просматривала путеводитель, держа его на коленях.

— Едва ли тут многие ездят в экипажах, — рассеянно отозвалась она. — Думаю, это и есть Гей-стрит Нам нужен номер двенадцать.

Колеса экипажа скользили и задевали о камни булыжной мостовой, Джем клял ни в чем не повинных лошадей, но наконец мы доехали, и он открыл нам дверцу и опустил ступеньки.

— Благодарю, — улыбнулась мама и, не двигаясь, подождала, пока он взбежал по лестнице и заколотил молоточком в дверь. Та сразу отворилась, и наша хозяйка, миссис Гибсон, вышла на порог встретить нас. Она сделала маме глубокий реверанс, кивнула мне и, посетовав на тяготы длинного путешествия и холодную погоду, ввела нас в гостиную, где стол уже был накрыт для чая и пыхтел чайник.

Мы заняли всего одну гостиную, столовую и две спальни в доме. Мама разместилась в большей из комнат, выходящей окнами на улицу, а я подумала, что мне гораздо лучше будет в меньшей, откуда было видно садик.

— По крайней мере, просыпаясь по утрам, я смогу видеть деревья, — сказала я себе. Но так тихо, чтобы мама не слышала.

Джем занял комнаты над конюшней, где стоял наш экипаж. В доме для него не нашлось места. Мама даже не взяла с собой Дженни Ходжет, свою камеристку. Вместо этого прислуживать нам должна была горничная миссис Гибсон. Звали ее Мэг, и она принесла два письма для мамы; пока мы пили чай, с видом таким высокомерным и снисходительным, что я едва удержалась, чтобы не сделать ей реверанс.

Когда дверь за ней закрылась, мама улыбнулась мне.

— Городской политес, — объяснила она со значением. — Даже служанка здесь смотрит на нас свысока. Нет, мы завтра же пойдем к портнихе.

Я улыбнулась в ответ, но мои глаза не отрывались от маминых писем. Одно из них имело тяжелую круглую печать, и я предполагала, что оно от доктора Филлипса.

Я оказалась права.

— Доктор Филлипс навестит нас сегодня вечером, — сообщила мама. — Очень хорошо. Таким образом, у нас будет время заняться своими вещами. — И она бросила на меня косой взгляд. — Будь бодрее, моя дорогая. Он, наверное, очень приятный человек, Джон учился с ним в университете и дружил с ним. Он бросит на тебя один только взгляд и скажет — я в этом совершенно уверена, — что тебе не надо было так много работать на земле, как ты это делала. Это моя вина, и, чтобы исправить ее, мне придется свозить тебя на великое множество балов и праздников и нам придется пробыть здесь до самой середины лета.