Час новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков

поезжане, все подряд, взапуски её целовали. Вешняк кинул на девчонку уничижительный взгляд.

— Не может, — веско сказал он.

— Почему? — спросил Репей.

— Потому. Я его зачаровал, и он же меня в тюрьму тащит. Не может.

— Тогда пусть дьяк, Гришка, жених был, — не хотел оставлять затею Репей. Он, верно, тоже не прочь был лизаться с Танькой.

— Свадьбы не будет, — отрезал Вешняк, не вступая в дальнейшие объяснения, и суровый тон его имел действие.

— Ладно, — согласился Репей. — Танька была ведьма. И мы её сожжём.

— Не была, — сказал Вешняк.

— Это почему ещё? — начал злиться Репей.

— Танька ведьмой не была! — повторил Вешняк так, как если бы уже и в самом деле стал колдун и приобрёл власть над их душами. И, странное дело, они это почувствовали.

Даже Танька не решилась возражать, хотя, по всему видно, её устраивала, на худой конец, и ведьма. Репей сдался:

— Ну, кем она тогда была? — Он оставлял выбор на усмотрение Вешняка. — Хочешь, она будет тебе жена?

Вешняк молчал.

— Ну?! — стал терять терпение Репей.

— И мы её сожжём вместе с тобой в срубе, — радостно сообщил Шпынь.

— Танька не играет, — объявил Вешняк.

Репей удивился. Шпынь по своей подлой натуре не удивлялся ничему. Гришка достал из ноздри палец. Максимка подсунул ладони под опояску, будто сам на себе повис. Ванька лукаво наблюдал. Аринка моргала, открыв ротик.

— Я играю, — тоненьким звонким голоском сказала призрачно бледная, где-то в тумане пребывающая Танька.

— Мне всё равно, — махнул Репей, — чёрт с ней! Обойдёмся!

— Она не играет, — заключил Вешняк обсуждение. Туда, где светлые глаза переполнялись белёсыми, как роса в тумане, слезами, он не смотрел.

Тем более не смотрел Репей, тот попросту Таньку забыл:

— Теперь, значит, что: Аринку ты испортил...

— Рожу-то песком ей умоем, — оживился Шпынь.

— Я пристава послал, — Репей показывал тёмным от сажи пальцем. — Пристав тебя привёл. Палач заковал: на шею железное кольцо, на ноги колодки...

— Утром тюрьму открывают, глянь-ка: в колодках осиновый чурбан! А колдун у себя в избе, — прервал его Вешняк и опасливо зыркнул на Пепельную, как ночной туман, девочку с полными слёз глазами. Крупные гладкие слёзы закатывались в рот, она всхлипнула и слизнула влагу с губы. — Я пристава заморочил, он повёл вместо меня чурку.

(В затопленных глазах Танюшки обнаружилось слабое любопытство).

— А! Ну! — протянул Репей. Всех, кроме Шпыня, такой поворот устраивал.

— Тогда я приставил второй раз, — продолжал Репей, — пристав приходит...

— И видит: у-у-у, тьма-тьмущая! Чащоба непролазная, кафтан изодрал о сучья. Я заморочил пристава: блазнилось ему, идёт по дороге, а лез в дебри. Заблудился, не дошёл. — Вешняк сидел на земле, а все начальные люди: воевода, дьяк, поп, пристав и палач — перед ним стояли.

— Я послал в третий раз...

— А я коршуном обернулся.

(Танюшка утёрла слёзы, размазала грязь и смутно, предрассветной улыбкой улыбнулась).

— Хватит! — разозлился Репей. — Так мы тебя никогда не схватим.

— Пытать же надо! — вставил слово Шпынь.

— А как же вы меня схватите, если я колдун? — простодушно удивился Вешняк.

— Попа надо послать, — слёзно вздохнула Танька. — Крест чтобы взял, ладан. Библию. Поп его зааминит.

— Во! — воскликнул Репей. — А поп на что? Крест небось не одолеешь! Ладан, ладан, — он схватил Максимку-попа за грудки, — ладан возьми! — И поскольку Максимка мешкал, Репей его бросил, кинулся на колени. — Вот! — кричал он, загребая пыль. — Вот тебе ладан! Держи! — вскочил. — Крест ему, крест! — Никто не поспевал за мыслью Репея, он схватил нечто из воздуха: — Во крест! — Затурканный Максимка выставил руку и сжал пустоту. — Библия! — Репей сунул ещё клок пустоты и толкнул Максимку в спину. — Что, взял?! — кричал он, подпихивая к Вешняку слегка упиравшегося попа. — Вот! На, уйди! Вот она, скушай!

— Вы ещё попа собирали, а я уже всё проведал, обернулся коршуном и улетел за сине море, — продолжал своё Вешняк, и от первых же слов его Репея как передёрнуло. Отшвырнув Максимку, Репей расставил ноги, сжал кулаки, на шее подрагивала синяя жилка.

— Ты поклялся играть ей же ей! — прошипел он сдавленным голосом.

— Я играю. Поклялся и играю.

— Нет, ты не играешь! — едва разжимая губы, произнёс Репей.

— Играю.

— Нет, ты не играешь, если не даёшься! — Захваченный подавляющей злобой, Репей несколько мгновений молчал. — Колдунов всегда сжигают, понял? Их всегда сжигают! Никуда они не улетают! Их хватают и жгут! Хватают и жгут! Понял?! — Мокрые, в слюне губы прыгали.— Для того и палач, и дьяк, понял? И Аринка на суде покажет. И Таньку приведём, она видела. Она всё расскажет, какой ты колдун. Понял?!

— Я играю, — тихо повторил Вешняк. Он смотрел снизу, исподлобья.

— Играешь?

— Играю.

— Пристав, палач, дьяк, — озираясь, но, кажется, никого не различая, вскричал Репей и принялся подгонять нерадивых. — Палач, дьяк! — орал он. — Хватайте колдуна! Вот он, колдун! Хватайте!

Вешняк вскочил, и тут все на нём повисли.

— Так нечестно! — закричал Вешняк, безнадёжно пытаясь вывернуться. — Ещё не начали, сразу хватать!

— Начали! Это уже игра! — брызгал ему в лицо слюной Репей.

— Игра?

— Игра! Тебя схватили! — Репей лихорадочно осмотрелся. — Вот! Вяжите его! К дереву! — указал на обугленный ствол, торчащий из земли колом.

Вешняка повели, он не сопротивлялся, потому что это была игра. Он не мог сопротивляться — глаза туманились от неведомой боли и обиды.

— Что, взял? — бесом забегал перед ним Репей. — Ушёл? Заморочил? Обернулся? Волком скинулся? По затылку — и в воду! Вот тебе весь колдун! По затылку — дубиной! В воду! Вот тебе блазный обман и прелесть!

Они снимали подпояски, чтобы прикрутить его к дереву, завели назад руки. Протяжными, мучительно сжимавшими горло толчками вздыхал Вешняк, запрокинул лицо вверх. Они вязали. Он опустил глаза и отвернулся, и помотал сокрушённо головой, и снова обратился к небу.

Высоко в запачканном белыми разводами небе парили две птицы. Так медленно скользили они в безумном своём поднебесье,