Дон-Жуан - Джордж Байрон

[576]

Но ближе к делу. Лорд АмондевиллОтправился в фамильное аббатство,В котором архитектор проявилГотической фантазии богатство:Старинный монастырь построен былТрудами католического братстваИ был, как все аббатства тех времен,Большим холмом от ветра защищен,

Пред ним цвела счастливая долина,Друидов дуб зеленый холм венчал,Как смелый Карактакус[577], он вершинуОт громовой стрелы оборонял.Порою эту скромную картинуОлень ветвисторогий оживлял,Когда он стадо вел испить водицыК потоку, щебетавшему как птицы.

Питаемое медленной рекой,Внизу лежало озеро большое,Как неба безмятежного покой,Прозрачное и чисто-голубое.К нему спускались шумною толпойГустые рощи, шелестя листвою,И в камышах, у мирных берегов,Гнездились утки, выводя птенцов.

А дальше — речка прыгала с обрыва,Густую пену кольцами крутя,Потом бежала тихо, но игриво,Как резвое, веселое дитя.Ее излучин светлые извивы,То прячась в тень, то весело блестя,Казались то прозрачно-голубыми,То синими, как небеса над ними.

Но монастырь был сильно поврежден:От гордого старинного строенья,Свидетеля готических времен,Остались только стены, к сожаленью,Густым плющом увит и оплетен,Сей мрачный свод, как темное виденье,Напоминал о бурях прошлых днейНепримиримой строгостью своей.

В глубокой нише были, по преданью,Двенадцать католических святых,Но в грозную эпоху состязаньяКромвеля с Карлом выломали их.Погибло в те года без покаяньяНемало кавалеров[578] молодыхЗа короля, что, не умея править,Свой трон упорно не желал оставить.

Но, случая игрою спасена,Мария-дева с сыном в темной нишеСтояла, величава и скромна,Всех разрушений, всех раздоров выше,И вещего покоя тишинаКазалась там таинственней и тише;Реликвии святыни каждый разРождают в нас молитвенный экстаз.

Огромное разбитое окно,Как черная пробоина, зияло;Когда-то всеми красками оно,Как оперенье ангелов, сиялоОт разноцветных стекол. Но давноЕго былая слава миновала;Лишь ветер да сова крылами бьетЕго тяжелый темный переплет.

Но в голубом тумане ночи лунной,Когда глядит и дышит тишина,Какой-то стон, какой-то отзвук струнныйРождает эта хмурая стена;Как ропот отдаленного буруна,Как воздуха нездешнего волна,Как эхо величавого хорала,Она звучит печально и устало.

Иные говорят, что этот стон,Как некий дух, возник из разрушенья.Так на рассвете каменный Мемнон[579]Звучит навстречу солнца появленьюВ Египте. Над стеной витает он,Печальный и прозрачный, как виденье.Мне довелось не раз его слыхать.Но я его не в силах разгадать.

Фонтан, из серых глыб сооруженный,Был масками украшен всех сортов.Какие-то святые и драконыВыбрасывали воду изо ртов,И струи пенились неугомонно,Дробясь на сотни мелких пузырьков,Которые бесследно исчезали,Как радости земные и печали.

Монастыря старинного следыХранило это древнее строенье:Там были келий строгие ряды,Часовня — всей округи украшенье;Но в годы фанатической враждыЗдесь были перестройки, измененьяПо прихоти баронов. Уж давноПодверглось реставрации оно.

[580]

Роскошное убранство анфилад,Картинных галерей, большого залаСмешеньем стилей ослепляло взглядИ знатоков немного возмущало;Как прихотливый сказочный наряд,Оно сердца наивные прельщало.Когда величье поражает нас,Правдоподобья уж не ищет глаз.

Стальных баронов весело сменялиРяды вельмож атласно-золотых,И леди Мэри чопорно взиралиНа светлокудрых правнучек своих,А дальше томной грацией блисталиВ уборах прихотливо-дорогихКрасавицы, которых Питер Лили[581]Изобразил в довольно легком стиле.

Там были судьи с пасмурным челом,В богатстве горностаевых уборов,Карающие словом, и жезлом,И холодом неумолимых взоров;Там хмурились в багете золотомСановники с осанкой прокуроров,Палаты Звездной[582] сумрачный конклав,Не признающий вольностей и прав.

Там были генералы тех веков,Когда свинца железо не боялось;Там пышностью высоких париковМальбрука поколенье красовалось;Щиты, ключи, жезлы, ряды штыковСверкали там, и скакуны, казалось,Военной возбужденные трубой,Скребя копытом, порывались в бой.

Но не одни фамильные титаныСвоей красою утомляли взоры:Там были Карло Дольчи, Тицианы,[583]И дикие виденья Сальваторе,Танцующие мальчики Альбано,Вернэ голубоватые просторы,Там пытки Спаньолетто, как во сне,Пестрели на кровавом полотне.

Там раскрывался сладостный ЛорренИ тьма Рембрандта спорила со светом,Там Караваджо мрак угрюмых стенКостлявым украшал анахоретом,Там Тенирс, краснощекий, как Силен,Веселым сердце радовал сюжетом,Любого приглашая пить до днаЖеланный кубок рейнского вина.

Читатель, если ты читать умеешь(Хотя бы и не только по складам),Ты называться все-таки не смеешьЧитателем, — ведь замечал я сам,Что склонность ты порочную имеешьЧитать с конца! Тебе совет я дам:Уж если ты с конца затеял чтенье,Начало прочитать имей терпенье.

Я мелочи такие описал,Читателя считая терпеливым,Чтоб Феб меня, пожалуй, посчиталОценщиком весьма красноречивым.(Гомер такой же слабостью страдал;Поэту подобает быть болтливым, —Но я, щадя свой век по мере сил,Хоть мебель из поэмы исключил!)

Настала осень бледно-золотая,Обетованных радостей пора,Охотники, усталости не зная,В полях пустынных носятся с утра,Пернатой дичью сумки наполняя;Шумит охоты вольная игра!Беда тетеревам, беда фазанамИ браконьерством занятым крестьянам!

Отягощенных виноградных лозСовсем не знает осень Альбиона;Пусть блещут эти гроздья ярче розПод солнцем голубого небосклона,Зато у нас на вина лучший спрос;К мадере все британцы благосклонны, —Ведь, в сущности, хороший винный складПолучше виноградника в сто крат.

Нам неизвестна прелесть увяданья,Которая на юге придаетОсенним дням весеннее сиянье, —У нас зима сурово настает!Лишь камелька приятное пыланьеНам радости уюта создает.Но наша осень — все согласны с нами —Прекрасна золотистыми тонами.

Прекрасен звук рогов и лай борзых,Отменно хороша villeggiatura[584],Монах бы мог забыть своих святых,Немврод[585] бы мог покинуть степи ДураДля первоклассных радостей таких.Люблю я дичь! Не оскорбив цензуры,Могу сказать, что «дичь» встречаю яВ любом высоком обществе, друзья!

Все львицы, все таланты, все светилаК Амондевиллу в гости собрались:Мисс Бом-Азей О’Шлейф и леди Рылло,[586]Графиня Фиц-Фалк и княгиня Крысс,Мисс Мак-Корсет, мисс Блеск и мисс Унылла,Жена банкира миссис Мак-ХанжисИ миссис Сон, с улыбкою овечкиРонявшая ехидные словечки.

Графини N, конечно, были там,Блиставшие отменной чистотоюФильтрованной воды. Но их чертамНе повредило время прожитое.О прошлом не узнать по паспортам,И золотого свойство золотоеНе портится; терпим наш высший светК тому, кто соблюдает этикет.

Но это все до некоторой точки;Нас учит пунктуации закон,Что знаки препинанья — те же кочки,Что неприятен ведьмам всех временЛишь окрик «стой!», а под покровом ночкиЕсть у любой Медеи свой Ясон.Гораций сообщает нам и Пульчи:«Omne tulit punctum, quae miscuit utile dulci»[587].

Невинность часто трудно доказать,Дурная слава вроде лотереи:Честнейших жен способно доконатьЗлословие насмешкою своею,Меж тем как дамы «с прошлым», так сказать,Являются, нимало не робея,Как Сириус на светский небосвод,Едва-едва страдая от острот.

Но я вернусь к гостям Амондевилла.Их было тридцать три. Как я сказал —Высокой касты лучшие светила,Брамины мод и вкусов идеал!Не по чинам их муза разместила,А по капризу рифмы. Я видалВ блестящем их кругу абсентеистов[588],Чей нрав ирландский пылок и неистов.

Там был и сэр Болл-Тун, большой смутьян,Прославленный драчливостью словесной,И юный бард столичный, граф Оман,В салонах блещущий звездой небесной;Там был веселых оргий капитанСэр Джон Пьювиски, пьяница известный;Там лорд Пиррон[589], философ-радикал,Возвышенные мысли изрекал.

Там граф Тирэ, большой аристократ,Показывал прекрасные манеры,Надменный щеголь с головы до пят;Там были благороднейшие пэры,Почти из средневековых баллад;Там прелести чувствительной примерыЯвляли шесть сестричек — мисс Баллетт,Мечтавшие о свадьбе с детских лет.

Там были благородные вельможиС не слишком благородным поведеньем,Маркиз де Рюз[590] там оказался тоже,Чарующий парижским обхожденьем.Краса и гордость светской молодежи,В любой игре одним простым движеньемУмел он, тонко проявляя власть,К себе приворожить любую масть.

Там был и метафизик вдохновенный,Любивший и науку и банкеты,Там был и Пустослов достопочтенный[591],И завсегдатай скачек и балетаСэр Генри Приз — большой любитель сцены;Там были математики, поэты,Там был и Август, лорд Плантагенет —Держать пари любитель и эстет.

Там был гвардеец бравый Джек Жаргон,Там был, в боях награды заслуживший, Великий тактик генерал Мордон[592],Десятки янки на словах сгубивший;Там был судья и бравый солдафон,Сэр Джеффри Грубб, язвительно шутивший,Умевший прибаутки отпускатьИ приговор остротами смягчать.

Все общество на шахматы похоже:В нем есть и короли и королевы,Слоны и пешки, есть и кони тоже.Ведь жизнь всегда игра. Однако все выВольны в своих поступках. Ну так что же?Тем больше здравых поводов для гнева…Но муза легкокрылая мояНе любит жалить, милые друзья!

Тут был оратор; на последней сессииОн с первой речью важно выступал:От робости теряя равновесие,Обширные проблемы освещал.Потом прочел во всей английской прессе яЕго дебюту множество похвал:Твердили все газеты в исступлении,Что гениально это выступление!

«Дон-Жуан»