Былое — это сон - Аксель Сандемусе

Однажды, спустя несколько дней после визита Бьёрна Люнда, у меня зазвонил телефон, портье предупредил, что ко мне поднимается какая-то дама.

Это была Йенни. До твоего появления на свет оставалось не так уж много времени. Она побледнела и осунулась. Твоя бабушка несколько раз приезжала в Осло по судебным делам. Повод, который привел Йенни ко мне, был не из приятных.

Она села на диван. Пальцы ее нервно щипали ковер, они были будто самостоятельные существа, независимые от нее.

Неожиданно она горько расплакалась. Сидя рядом, я гладил ее по голове. Несколько минут она всхлипывала. Я встал, запер дверь и снова сел.

— Отца утром арестовали.

Слова эти повисли в воздухе, как отзвук колокольного звона. Понимаешь, в те годы, когда ты родился, это было непростительно. Всегда неприятно попасть в тюрьму за уголовное преступление, но в те времена, когда тюрьмы только начали заполняться лучшими сынами и дочерьми Норвегии, попасть туда по уголовному делу считалось совершенно недопустимым.

По правде говоря, и Йенни и я давно уже ждали чего-нибудь подобного, раз уж он деградировал настолько, что вступил в национал-социалистскую партию. Мы как будто заранее слышали злорадные смешки: так ему и надо! В Норвегии Бьёрн Люнд не мог рассчитывать на чью-либо помощь. Крейгер в миниатюре, подумал я. Антиобщественный тип, бабник и веселый пьяница, ему в жизни встретилось больше настоящей любви, чем кому бы то ни было, и он всегда использовал ее в своих интересах.

В дверь постучали. Я приоткрыл ее, и мне просунули письмо. Сперва я бросил его на стол, но потом все-таки вскрыл. Я читал, прислушиваясь к сдавленным рыданиям Йенни.

«Из-за некоторых обстоятельств, вероятно, Вам уже известных, покорнейше просим Вас как можно скорее сообщить, признаете ли Вы свою подпись на векселе суммой в три тысячи двести крон (3200)»…

Глаза мои скользнули ниже, и я прочел имя Бьёрна Люнда.

Что тут можно было сделать? У них, наверно, набралось много таких векселей.

Йенни выпрямилась:

— Из отцовского банка?

Я не ответил.

— Сколько?

— Три двести.

Наступило долгое молчание. Я чувствовал себя очень скверно, но я не хотел платить за него. Не хотел.

Я стоял спиной к окну, сжав губы. В голове билась единственная мысль: я не хочу платить.

Йенни тут же уловила ее. Она с трудом поднялась.

— Мне надо идти, — проговорила она.

У нее были такие несчастные плечи. Она долго стояла, опустив голову. Потом подошла ко мне и заплакала, прижавшись головой к моей груди.

Почему ей непременно хотелось услышать отказ?

— Ты не можешь помочь ему?

— С меня довольно.

— Сколько он тебе должен?

— Несколько тысяч; Хватит. Если я его выкуплю, это будет не спасение, а только отсрочка. Знаю я их, этих сангвиников! Он вздохнет с облегчением и опять положится на случай. И все начнется сначала: через год или полгода он опять будет по уши в дерьме. Нет, не уходи! Постой! Выслушай меня! Ни при каких обстоятельствах я не стану помогать ему, это же все равно, что искать сангвиников через газету и оплачивать их счета!

Во мне все сжалось. Неужели это сорвалось у меня нечаянно, только потому, что Йенни стояла передо мной со своим горем, виновником которого был я? Ведь мои слова звучали фальшиво и плоско, будто я позаимствовал их из романа, который мог бы называться «Среди порядочных людей» или как-нибудь в этом роде. Нет, я не имею права читать нотации, Бьёрн Люнд — мошенник, нацист, вымогатель — приходится отцом Йенни, перед которой я в долгу. Ощутив вдруг ее тоску и ее муку, я спросил, не успев опомниться:

— Сколько?

Йенни уже отошла от меня.

— Сорок две тысячи, — ответила она, стоя у двери.

Почти пятьдесят.

— У него есть адвокат?

Она назвала фамилию.

— Ты иди, Йенни. Я все улажу. Если они его выпустят. Иначе я ничего делать не буду.

Она прислонилась к двери:

— Джон, больше ты меня не увидишь.

Я услышал ее последнюю мольбу, но мне нечего было ей ответить. Я стоял и смотрел в угол. Дверь открылась и тут же захлопнулась. Я с трудом протянул руку за телефонным справочником и в ту же минуту увидел книги, стопкой лежавшие на диване. Я листал справочник и шептал:

О, как прекрасно было там —И солнечный забытый свет,И женщины, которых краше нет.И так ясны и долги были ночи[52].

В том большом письме, которое Гюннер отправил Перу Лу, он много писал о войне.

Да, я сжег письмо Гюннера, я оставил из него лишь несколько отрывков. Не мог допустить, чтобы оно попало кому-нибудь в руки, даже через много лет.

Он писал в нем и о себе, и очень даже неприятные вещи. Но то, что он писал про Сусанну, было форменным убийством. Я узнал ее, я все это видел сам. Для него это было не ново, да и слишком много боли причинили они друг другу. Сусанна оказалась хуже Гюннера, а может, все дело в том, что у нее было более страшное оружие: она использовала против него ребенка.

Даже не знаю, жалко мне или нет, что от того письма осталось лишь несколько небольших отрывков. С моей стороны это не совсем честно, но в письме было столько отвратительного про Сусанну, и мне было горько видеть, как хорошо он знает женщину, которую я люблю, — и ее душу и тело.

«В рождественскую ночь она пришла ко мне в постель и прошептала: „Я твоя до гробовой доски“.

А сама уже давно обманывала меня с этим американцем».

_________________

«Природа поставила наш великий мир в трудные условия. Если кто-нибудь бешено вырывается вперед, часто видят только то, что он бешеный».

_________________

«Сегодня ночью мне приснилось, что я зову ее к себе. Мы жили в какой-то холодной квартире на чердаке. Отовсюду дуло. Я не мог заснуть и слышал, что она тоже не спит. Тогда она встала и легла ко мне, чтобы я уснул. Во время бессонницы мне всегда помогало, если она спала рядом. Но по комнате гулял ветер, и она легла ко мне только для того, чтобы я успокоился и уснул. Потом она встала и подкралась к дверям. Там она пошепталась с кем-то и вдруг исчезла. Гюллан заплакала во сне. Я забился глубже в постель, удивляясь, как мало женщины понимают нас».

_________________

«Ей всегда хотелось быть таинственной и интересной. Когда она прочла роман Стивенсона про доктора Джекиля и мистера Хайда, она стала играть в эту игру. Вскоре после этого мы познакомились с американцем; я так и не могу понять, какую роль сыграла во всем эта книга. Когда Сусанна пала, я уже не мог говорить с ней об этом».

_________________

«Мы с Трюггве долго бродили по проселкам. Спали в спальных мешках. Подумай, а если бы это я был обречен идти по жизни с такой никчемной головой? Войны мы не чувствовали, даже немцы и те понимали, что Трюггве болен. Они думали, что и я тоже не совсем нормальный. Мы еще больше стали похожи друг на друга. Наверно, в конце концов мы превратимся в единое целое, и произойдет взрыв».

_________________

«Меня мучает, что я брал деньги у этого человека. Однажды я сидел напротив него в „Уголке“ и вдруг понял, что больше никогда не возьму у него в долг.

В таких случаях я внимательно прислушиваюсь к себе. Видишь ли, я часто знаю вывод задолго до того, как пойму, о чем же я думал и что заставило меня к нему прийти. Может, это и есть та абсурдность мышления, которую называют интуицией. У меня тогда испортилось настроение, и я только теперь понял почему: он сидел, задумавшись, и так шевелил пальцами, что я сразу догадался, что он спит с Сусанной».

_________________

«Иногда она говорила смешные вещи. „Ты никогда мне не доверял, сказала она, но недавно я встретила одного человека — нет, нет, ты его не знаешь! — он поделился со мной своими трудностями, ты этого никогда не делал, я позволила ему выплакаться у меня на груди. Ты никогда не понимал, что жена для мужа должна быть и матерью. Что удивительного, если меня начинает тянуть к другому!“»

_________________

«Может, теперь она нашла человека, который признал в ней мать, но слышал ли ты что-нибудь подобное? Раз уж кому-то понадобилось выплакаться на груди у Сусанны и она ничего не имела против, если, конечно, все не выдумки, то это, очевидно, американец. Так и вижу, как он сидит и всхлипывает, а Сусанна на другой день со значительным видом отправляется делать визиты и шушукается с подругами. Да, порой мне хочется смеяться, и я многое отдал бы, чтобы услышать полный отчет, который она дает каждой подруге. Теперь у Сусанны есть дело, никто не будет думать, что она нуль без палочки».

_________________

«Кое-что смешно, ребячливо и свидетельствует о многом. Лишь поэт осмеливается произносить такое вслух: я никогда не умел как следует завязывать галстук, и она много лет ругала меня за это. Когда она начала спать с этим американцем, она подошла ко мне однажды и сказала: я научу тебя правильно завязывать галстук».