Стоять до последнего - Георгий Свиридов

Машина резко притормозила прямо возле тротуара. Взвизгнули тормоза.

Незнакомый мужчина, сидевший за рулем, распахнул дверцу и произнес коротко и тихо по-русски:

— Садись!

Марина на мгновение опешила. Не провокация ли? Но тут, словно ее кто-то подтолкнул в спину, она быстро уселась рядом с мужчиной, положив свою сумочку на колени.

Машина резко сорвалась с места и помчалась по улице в сторону шоссе, ведущего в центр Брюсселя. Марина искоса бросила взгляд на незнакомца. Ему на вид было лет сорок, не более. Удлиненное, как бы приплюснутое лицо, прямой нос, округлый уплывающий подбородок, рыжеватые усики. На висках пробивается седина. Лицо как лицо, ничем не примечательное. Марина лишь отметила, что эти темно-рыжие щеголеватые усики никак не шли ему, они даже портили лицо, невольно бросались в глаза каждому встречному и вызывали улыбку. Усики делали его не моложе, а, наоборот, старше. И еще Марина отметила, что выглядит он весьма респектабельно. Свежая белая накрахмаленная рубаха, коричневый с искоркой дорогой галстук, темно-коричневый в чуть заметную полоску костюм из дорогой шерстяной ткани, массивное кольцо на среднем пальце, золотые швейцарские часы. Все в нем говорило о достатке и принадлежности к состоятельному сословию.

Машина бежала и бежала вперед. Центр города остался где-то сбоку. Мужчина вел машину на приличной скорости. Чувствовалось, что он хорошо знал Брюссель. Вот они уже в пригороде. Слева, за деревьями, простиралась водная гладь канала. Вдали дымил небольшой катер и тянул две нагруженные баржи, темные борта которых едва возвышались над поверхностью воды. Марина знала, что это шоссе, если не сворачивать, идет на север и можно по нему добраться к Антверпену.

Мужчина вдруг свернул в сторону канала и остановил легковую почти у самого берега. Марина насторожилась, крепче сжимая в кармане плаща пистолет.

— Извините, — мужчина, уставившись в маленькое зеркальце, укрепленное над ветровым стеклом, содрал усики. — Ну, как? Не видно грима?

— Кажется, нет… Ничего, — пролепетала Марина, не понимая, что, в сущности, происходит.

— Теперь сниму номер на машине, — сказал незнакомец, открывая дверцу.

Мужчина менял номера на машине, и Марина поняла, что рядом с ней находится свой человек. Зачем немцам маскироваться, менять на машине номера, когда они бесконтрольно хозяйничают в Бельгии?

— Привет от Кости-парашютиста, — сказал мужчина, когда вернулся в машину, и они снова выехали на шоссе. — Он вас тоже учил запоминать цифры строчками песни? Помните, двойка состоит из двух точек и трех тире, и он, Костя-парашютист, пел: «Я на го-о-рку-у шла-аа».

Марина улыбнулась — свой! Про Костю-парашютиста мог знать только тот, кто побывал в спецшколе. Это он, разбитной офицер-инструктор, которого курсанты прозвали Костя-парашютист за то, что часто, к месту и не к месту, вставлял фразы о том, как он совершал прыжки с парашютом, это он придумал использовать песни для запоминания скучных точек и тире, подобрал словесные подобия, своеобразные звуковые образы для сухих непонятных знаков. «Вы слушайте, товарищи курсанты, как звучат ритмично точки и тире, — говорил он. — Это же музыка, это же песня!» Смешно, но факт: пропетая цифра лучше запоминалась.

И курсанты всюду — в классах и в столовой — напевали «песенки». Марина вспомнила, как и она осваивала первые шаги в радиоделе, как ей казалось, что никогда в жизни она не сможет осилить и запомнить эти странные и коварные точки и тире. Помнит, что после многих неудач вдруг уловила скрытый ритм в «чертовой азбуке» и, радостно прижимая ладошками наушники, тихо шептала: «И взаправду музыка! Прямо-таки мелодия!»

— А как буква «ф»? — спросила в свою очередь Марина.

— Те-тя Ка-а-тя! — пропел мужчина.

— Верно!

Подняв голову, Марина с каким-то радостным ожиданием смотрела на хозяина дорогой машины. После трех месяцев одиночества, полного отчаяния — вдруг такая долгожданная встреча!

— Называйте меня Андреем, или, на французский лад, Андре, — произнес он, не поворачиваясь к ней, и добавил: — Меня действительно звать Андреем. А фамилию, извините, оставил дома, как говорится, вместе с паспортом.

— А меня Мариной, это настоящее имя, — сказала она и не удержалась, воскликнула: — Как давно не говорила по-русски! Говорю, и самой не верится… Знаете, как тяжело. Проснешься ночью и шепотом начинаешь читать стихи, которые учила в школе…

— У меня тоже такое было, — признался Андрей и, прибавив газу, обогнал грузовик с высокими решетчатыми бортами, из-за которых равнодушно смотрели на мир пестрые коровы. — Особенно в первое время, когда потерял связь с Центром. А потом привыкаешь ко всему… Теперь о деле. Позавчера из Центра передали, что вы награждены орденом Красной Звезды. С чем я вас и поздравляю!..

— Что вы сказали? — спросила Марина, ей очень хотелось, чтобы товарищ Андрей повторил фразу, от которой у нее занялся дух. Подумать только, она награждена боевым орденом!

— Из Центра передали, что вас наградили орденом Красной Звезды, и я прошу принять мои самые искренние поздравления.

— Спасибо… Вот не ожидала! — Марина чуть смутилась и притихла, румянец разлился по ее щекам и тут же погас. — А Вальтер? Его ничем не наградили?

— Вальтер Кураков удостоен ордена Отечественной войны первой степени.

— Какого ордена?

— Отечественной войны первой степени. Еще в мае Президиум Верховного Совета СССР принял Указ об учреждении ордена Отечественной войны первой и второй степени.

— Так Вальтер жив?

— Простите, нет… Орденом его наградили посмертно.

Марина закусила губу. Только благодаря геройству

Вальтера она и осталась живой… Какой был человек! Почему-то вспомнила те последние минуты, когда передавала в Центр, а на площадке трещали выстрелы. Несколько пуль, пробив дверь, ударились в стену, и ей на голову, на руки, на передатчик посыпалась выщербленная штукатурка. Марина тогда успела помимо основного донесения передать открытым текстом, что Вальтер ведет бой, пока она работает на ключе… Вместо обычного ГБ, обозначавшего «до свидания», Марина отстучала «прощайте»…

Широкая асфальтированная дорога мчалась навстречу серой лентой.

— Не могу поверить, — тихо произнесла Марина, — все кажется, что он живой…

— Война есть война, — сказал Андрей и замолчал.

У него были свои утраты. Потерял навсегда боевых друзей. Он ходил с тяжелым грузом переживаний, словно ему на плечи положили мешок с камнями, который сбросить нет никакой возможности. Из головы не выходило страшное известие: в Лионе крупный провал… А он, Андрей Старков, у которого в кармане лежит паспорт на имя француза Андре Моруа, удостоверение сотрудника немецкой контрразведки, избежал участи товарищей по чистой случайности.

…В последних числах августа в газете встретили наконец долгожданный отчет о боксерском матче. Местные журналисты сообщали о «русском мастере бокса, чемпионе Ленинграда Игоре Миклашевском, который добровольно перешел на сторону великой Германии и служит солдатом в немецкой армии, что он награжден медалью и, как сказал его командир капитан Беккер, боксер отличился в боях против партизан».

Этого боксера давно ждали. О нем несколько раз запрашивали из Москвы. Нужно было срочно выезжать в Булонь.

И события закрутились в бешеном темпе. Едва установив контакт с боксером, Старков был ошарашен известием о провале. Ночью в номер гостиницы доставили телеграмму из Парижа. Он пробежал глазами текст, и сон отлетел прочь: «Тетушка Лаура скоропостижно умерла, все близкие в трауре. Выезжай на похороны. Мадлен».

Старков тут же небрежно вернул телеграмму, сказав, что, видимо, она адресована тому человеку, который проживал до него в этом номере, и, зевнув, закрыл перед удивленным почтальоном дверь. А в голове завертелись мысли. Лионская группа — его группа. Он ее создавал. Потом по указанию Центра, оставив за себя надежного товарища, перебрался в Париж, где и обосновался. И вдруг — провал!.. Текст телеграммы был таков, что хуже и не придумаешь — «Тетушка Лаура» — это радист, «скоропостижно умерла» — живым в руки не дался, погиб или покончил с собой… «Все близкие» — вся лионская группа, «в трауре» — арестована… А подпись «Мадлен» — тревожный сигнал бедствия, равнозначный понятию «спасайся, за тобой охотятся».

За две недели до провала Старков ездил в Лион. Был там несколько дней. В свободные часы вновь бродил по улицам, где дома хранят на кирпичных стенах немые свидетельства рабочего мужества. Восемь лет назад здесь шли схватки вооруженных пролетарских дружин с полицией и войсками. Французские рабочие отстаивали свои права. Выступление было подавлено, но память о нем жива.

В том же густонаселенном рабочем районе и обосновался центр группы. Они много успели сделать. Это были надежные, проверенные ребята. И вдруг…